Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки

Но разве и его, Рузвельта, в самой Америке не поносили как диктатора? Разве на карикатурах в газетах президента не изображали в виде безумного профессора с выпученными глазами, испытывающего на добропорядочной христианской Америке свои недоработанные революционные теории? Разве фашистская печать не трезвонила на весь мир, что в Овальном кабинете Белого дома происходят чуть ли не шабаши и что сам Рузвельт — креатура международного еврейства, стремящегося захватить в свои руки Соединенные Штаты?

Возможно, многое из того, что пишут о Сталине, соответствует истине, полагал президент, — коммунисты не вызывали у него особых симпатий, — но он не сомневался в том, что правые газеты были склонны к злонамеренным преувеличениям.

Как же складывалось, как развивалось отношение Рузвельта к России и Сталину? Разумеется, решающим фактом было нападение гитлеровской Германии на Советский Союз. Но и задолго до этого нападения президент, с его прагматическим и политически изощренным умом, понимал, что в планы Гитлера, пусть пока еще далекие, входит захват всего мира, включая Америку.

Россия, даже еще не воюющая, была не только противовесом Германии, но и сдерживающим фактором для Японии — потенциального противника Америки на Дальнем Востоке.

Из этого надо было делать выводы — и теоретические и практические. В создававшейся международной обстановке думать о Советском Союзе как о враге было нелепо. Видеть в нем будущего союзника было, по убеждению Рузвельта, реалистично. Нападение Германии на Россию укрепило его в этом убеждении.

Он еще не решался объявлять во всеуслышание о своем сочувствии новой жертве фашизма; тот самый хор, который уже не первый год поносил президента, теперь злорадно пророчествовал падение России. Каждое новое сообщение об отступлении войск Красной Армии расписывалось в правой печати, как «начало конца»; на реакционном американском «тотализаторе» делались ставки на скорую гибель Советов. С продвижением гитлеровцев на восток эти ставки удваивались и утраивались. Не смолкали старавшиеся перекричать друг друга голоса: «Через десять дней!», «Через две недели!», «Нет, раньше! Немцы уже у стен Кремля!», «Сталин бежал из Москвы!»

Но проходила неделя, вторая, третья, а реальная Россия — не та, что существовала в параноидном сознании антикоммунистов, — продолжала сражаться.

И тогда Рузвельт пришел к выводу, что пора сделать решающий шаг, который определит весь дальнейший характер американо-советских отношений. И в порядке подготовки к этому послал в Москву своего ближайшего друга и помощника Гарри Гопкинса, которому предстояло встретиться со Сталиным и составить о нем впечатление как о человеке и политическом деятеле. По возвращении в Америку Гопкинс должен был ответить на кардинальный вопрос: будет ли Советский Союз продолжать войну с Германией, несмотря на тяжелые неудачи первых месяцев, и, следовательно, есть ли смысл оказывать ему материально-техническую помощь?

…О, с каким нетерпением ждал Рузвельт возвращения Гопкинса! Он впивался в каждое слово шифровок, поступавших из американского посольства в России. «Был принят Сталиным…», «Беседа продолжалась два часа…», «Достигнут ряд договоренностей…», «Вылетает обратно в Штаты…»

Но это были всего лишь слова. Значительные, насыщенные информацией, но все же только слова. Они не давали представления о Сталине, о его отношении к Америке, о том, какие из высказываний Сталина можно принимать на веру, а какие нельзя… Гопкинс, только живой Гарри Гопкинс мог ответить на все эти вопросы.

И когда наконец состоялась их встреча, Рузвельт, с трудом полуобернувшись в своем кресле, обнял Гопкинса и сказал:

— Я сгораю от нетерпения, Гарри. Поэтому условимся так. Сначала я буду задавать вопросы, на которые ты будешь отвечать только словами «да» или «нет». Потом ты дополнительно расскажешь мне все, что сочтешь нужным. И у меня возникнут, очевидно, новые вопросы. Итак, начнем. Что представляет собой Сталин? Это серьезный человек?

— Да, — ответил Гопкинс, опускаясь в кресло по другую сторону письменного стола.

— Достаточно ли он компетентен в военных делах и пользуется ли поддержкой армии и народа?

— Да.

— Выдержит ли Россия напор немцев? Не капитулирует ли? Не возникнет ли у Сталина мысль о сепаратном мире с Гитлером?

— Это целых три вопроса. Ответ на первый — «да». На второй и третий — «нет».

— Нуждается ли Сталин в нашей помощи?

— Да.

— Спасибо, Гарри, — с облегчением вздохнул президент. Он услышал главное, самое главное — решающие «да» и «нет».