Неоновая библия

И олеомаргарин у нас впервые появился. Увидев его в первый раз, я решил, что это лярд. Мама внесла коробку на кухню и сложила его в миску, а потом бросила туда красную фасолину и стала мешать. Он был густой и мешался трудно. Немного погодя фасолина исчезла, а лярд пожелтел. Теперь уже он стал сливочным и с виду походил на масло. Вкус у него, по-моему, ничего. Мне как бы даже понравилось, хотя поначалу казался соленым. В тот вечер мы впервые жарили в духовке хлеб на олео и ели капусту с маринованным мясом, потому что Тетя Мэй наши талоны на хорошее мясо истратила на что-то другое. Из-за пайковой книжки Мама спускалась теперь в городок чаще, чем раньше. Только она в них и разбиралась.

Однажды вечером тем летом женщины с завода устроили себе праздник. Тетя Мэй стала на том празднике руководителем, потому что у нее должность такая. Весь день на заводе она украшала и помогала им с угощением. А когда вернулась домой, тут же ушла к себе в комнату готовиться. Я тоже собирался с Мамой и Тетей Мэй на праздник, и мне хотелось посмотреть, каково оно будет, потому что ни на какие праздники я не ходил с тех пор, как начал учиться в школе.

Часов в семь мы с Мамой, уже готовые, сидели на крыльце и ждали Тетю Мэй. Мама надела хорошее платье, а на мне был костюм – красивый, габардиновый. Чудесный вечер был для праздника, теплый и ясный, только чуть-чуть дуло теплым ветерком. Я рассчитывал, что там будет пунш и сэндвичи с обрезанными корочками. Дома ужинать мы не стали, потому что нас там накормят.

Немного погодя Тетя Мэй вышла – смотрелась она по правде очень хорошо. Оделась в платье, которое купила в городке. Из крепа свекольного цвета с серебристыми блестками вокруг шеи. В плечах у нее были большие подложки, и Тетя Мэй с ними выглядела сильной, а юбка у нее только до колен доходила. И туфли ее мне понравились, потому что я таких раньше не видел – пальцы наружу торчат, а вокруг лодыжки тонкий ремешок. Я подумал, до чего красивые у Тети Мэй ноги. Мама достала платок и стерла немного красного у Тети Мэй со щек, а та из-за этого возмущалась. Мама закончила, и она вытащила маленькую пудреницу, что лежала у нее в сумочке, и посмотрелась в зеркальце на ней.

Всю дорогу вниз по склону Тетя Мэй просила нас с Мамой идти помедленней – у нее туфли. На тропке хорошо пахло. Не только из-за Тети Мэй, но и потому, что распустились летние цветы, а по старым пням карабкалась жимолость. Хоть и настало уже полвосьмого, пока еще не стемнело, скорее сумерки такие начались, а горки в это время всегда красиво смотрятся.

Внизу же в городке к реке, где стоял завод, шли многие. Когда мы добрались туда, вдоль реки и на заводской парковке уже стояло много грузовиков. Почти все выходившие из них женщины были разодеты, с цветками в волосах. Должно быть – жимолость с горок, потому что пахло ею повсюду, а я знал, что у реки она не растет.

Мы вошли в большой цех на заводе, где они собирали детали воедино. Маленькие станки сдвинули к стене, и на полу осталось много места для танцев. У нас в долине танцев-то не много устраивали. Раз теперь война и все мужчины ушли, их давно не бывало. Тетя Мэй зашла за стол, где у них стояла кое-какая еда, и стала помогать женщинам. А мы с Мамой просто сидели на стуле рядом с большим серым станком и смотрели на людей.

Минут через пятнадцать после нашего прихода явился оркестр. Там были пианино, контрабас, банджо и труба. Музыканты приехали из окружного города, я думаю, и все – мужчины, только на пианино играла женщина. Они завели живенькую мелодию, которую я уже много раз до этого слышал, только не знал, как называется. Некоторые женщины принялись танцевать друг с дружкой. Если не считать Тети Мэй, на них всех были тонкие летние платья, сплошь в цветах. Видно было, как по полу кружатся цветы – розы с гардениями, а фиалки с подсолнухом.

В цеху стало людно. Подходили все новые и новые люди, становились под жестяными стенами и у станков. Кое-кто начал танцевать друг с дружкой, или же они видели кого-то знакомого и заговаривали. Не успели мы и глазом моргнуть, как Тетя Мэй уже танцевала с той женщиной, что шла с нами домой после того вечера, когда мы видели Бобби Ли. Тетя Мэй вела и кружила эту женщину, как хотела. Оркестр играл песню, которую я все время по радио слышал, называется «Чух-чух на Чаттанугу»[18]. Когда другие танцоры увидели, что делают Тетя Мэй с этой женщиной, все расступились кругом и уступили им весь пол. Мы с Мамой встали на стулья, чтобы видеть из-за голов тех, кто столпился на полу. Они переговаривались:

– Глянь на Флору, – так звали другую женщину, и: – Кружите ее, мисс Геблер, – и еще: – Вы смотрите, во дают.