Неоновые росчерки

— Если бы мне нужно было, чтобы со мной говорила ты, я бы спросила тебя! — дрогнувшим голосом проговорила я.

— Анжелика, тебе лучше отойти! — Амалия поднялась и, взяв девушку за плечи отвела в сторону, что-то негромко приговаривая.

— Т-ты красивая… — вдруг проговорил глядящий на меня снизу-вверх парень.

— Сп-пасибо, — кивнула я и печально улыбнулась, — ты тоже ничего…

Вооружившись одноразовыми перчатками, я обработала края раны антисептиком.

Достав из кофры марлевую ткань и вату, я соорудила из неё плотный тампон.

Действовать нужно было быстро, и я спешила. Предметы то и дело валились у меня из рук, падая обратно в медицинскую кофру.

Я ругалась себе под нос.

Парень неожиданно прикрыл глаза и чуть повернул голову на бок.

Стылый ужас тут же хлестнул меня по телу.

— Эй, эй, Гена! — я пошлепала его по щеке. — Не закрывай глаза! Продолжай говорить со мной!..

— Я хочу спать… — простонал он. — И пить… Дай воды… Пожалуйста…

— Нет, нет, нет, — я быстро замотала головой, раскрывая упаковки пластырей. — Сожалею, но тебе нельзя ни того, ни другого.

— Умоляю… дай попить… — прохрипел парень. — Прошу… Дай… пожалуйста… воды… пожалуйста…

Мне было бесконечно жаль его. Его мольбы вызывали слезы и горьким сожалением удушали меня изнутри. В горле образовывался треклятый жесткий комок.

— Тебе нельзя, — ответила я, тихо. — Лучше расскажи о своей сестре.

— Пить…

— Кто она у тебя? — я не сдавалась. — Кем работает?…

— Она жур… журна….

— Журналистка? — переспросила я и кивнула. — Круто! А где работает?

— В газете… — простонал Гена.

— А в какой? — изображая интерес, проговорила я.

С величайшей и трепетной осторожностью, я приложила тампон к ране Гены на животе и закрепила её пластырями.

Парень шепотом, слабеющим голосом рассказывал мне о газете, в которой работает его старшая сестра. Он то и дело закрывал глаза и готов был впасть в опасное беспамятство.

Чёрт!..

— Гена… — обратилась я к нему. — Давай согнем ноги в коленях, так нужно…

Двигаться он уже не мог. Поэтому мне пришлось самой сгибать его ноги.

Ну, вот и всё. Это всё, что я могу для него сделать… Теперь мне остаётся только говорить с ним, чтобы он не потерял сознание, и ждать скорую.

И я то её дождусь, а вот Гена… очень вряд ли.

Чёрт возьми…

Я торопливо и напряженно соображала, что ещё я могу сделать, чтобы он выжил, чем ещё я могу ему помочь!

В порыве жалости и сочувствия, я провела рукой по темно-русым волосам умирающего парня.

Гадкое неотступное чувство невидимой и болезненной язвой разрасталось в груди, как будто выедая плоть и прожигая сердце.

Что ещё я могу сделать?! Что?!

И словно в ответ на мои молчаливые внутренние вопросы, всплыло воспоминание о недавнем разговоре с Амалией.

Я вспомнила, как рассказала ей о том, что сделала, о том, как спасла Никиту Ожеровского… И я отлично помнила, что ответила мне Амалия.

«Госпожу Судьбу нельзя изменить и даже обмануть. Можно лишь заключить негласную сделку, но не более того».

Сделку…

Кажется, цена этой сделки сейчас воочию лежит передо мной, в снегу и медленно тает, слабеет и меркнет…

Пронзенная пугающей догадкой, я перевела смятенный взгляд на рану Гены.

Она почти такая же, какая была у Никиты. И он сейчас… лежит на земле, в снегу и я стою рядом с ним, на коленях… Совсем, как тогда, рядом с умирающим Никитой Ожеровским.

Господи… Нет… Нет, я же не хотела… Я не собиралась! Нет! Нет!…

Убийственная мерзкая горечь вины заполнила душу, щедро разливаясь в сознании и отравляя разум.

Это всё я… Это всё моя вина… Он умирает из-за меня… Его сестра лишится единственного близкого человека из-за меня… Это я разрушила их надежду на будущее, разрушив его, когда спасла Никиту…

«Это всё ты — шепнул голос изнутри — Смотри, что ты натворила!»

— Нет… — слабо выдохнула я.

Гена больше не двигался, не произносил слов, а его дыхание было едва заметным.

Я в бессильном отчаянии вцепилась в его окровавленную одежду.

И в тот же миг меня поглотило воспоминание.

… Я опять стояла на снегу, подле дома Ожеровских. Я опять видела, как Никита спешит из магазина к своему дому. К дому, где Маски уже пытают и убивают его семью.

Я смотрела, как младший брат Михаила Ожеровского прошел мимо меня и направился вдоль забора их дома.

В моей правой руке был зажат камень — тот самый, которым я разбила окно. Тот самый камень, что, по сути, спас жизнь Никите Ожеровскому.

Содрогаясь от тихих рыданий, я перевела взгляд на это окно. Я смотрела в него, в его непроницаемую подсвеченную туманную серость, за которой творился кровавый ужас, за которым в мучениях умирала семья Никиты.

Младший из Ожеровских был уже возле калитки ворот.

Я должна бросить камень сейчас, чтобы спасти его!

Я видела, что я по-прежнему достаточно материальна в его воспоминании, чтобы вновь помешать этому, но… Но ведь тогда… Тогда умрёт другой…

Что мне выбрать?! Почему я вообще должна выбирать?! Почему я?! Почему?!!

Рука с зажатым камнем дрожала в руке, мои теплые слезы стекали по щекам.

Я не могла… я не смела… теперь, зная цену сделки, я не могла…

— Прости… — прошептала я, глотая слёзы и глядя в спину Никите. — Прости меня, пожалуйста… Пожалуйста, прости…