— А кто ему по лбу-то дал? Кто-то из моих дружинников постарался? — спросил Богуслав.
— Это Яцек его со двора выталкивать начал, а этот гордец его в ответ пнул. Тут как взыграло в шляхтиче ретивое! Враз в глаз сунул! Только и ворек этот не лыком шит — попытался увернуться. Вот на лбу теперь синим подарком и блещет.
— А ты не бил?
— Если бы я бил, поинтереснее бы ему купол расписал, покрасивше. Разукрасил бы как пасхальное яичко. У поляка большого навыка ведь еще нету, помахал с дядькой-наставником деревянным мечом, да и на боковую. А я годами на ушкуе плавал — наловчился. Вдобавок приказ был — не бить, не калечить, доставить живьем.
Богуслав взял в руки факел со стены, поднес свет к лицу пленника.
— Где-то я, вроде, видал твою противную рожу и раньше…
— Как не видеться! Вместе на Стрижене с половцами дрались пятнадцать лет назад. Ты тогда еще воеводой Передового полка был, а я у тебя третьей сотней командовал.
— Елисей! Это ж ты!
— Я, воевода, я.
— Ты ж мне тогда жизнь спас! Тебя после боя от этой речушки помирать повезли!
— А я, видишь, по ошибке выжил. Четырнадцать лет от ран отходил в своем поместье, потом поехал к тебе на службу проситься, обнищал совсем. Мы ведь бояре-то захудалые, я последний из Вельдичей остался. На мне наш род и кончится.
Да ты, как нарочно, в Новгород уехал. А Капитолине новый тиун нужен был, оставленный тобой скоропостижно помер. Вот и стал я при ней приказчиком. И что же? Всю жизнь тебе порушил, жену отнял, обокрал кругом. Убивай теперь, чего уж там — больше бегать и прятаться не буду. Пора, стал быть, ответ держать.
Богуслав обнял растянутого цепями Елисея. Потом смахнул навернувшуюся слезу и глухим голосом сказал:
— Не волнуйся, друже. Пока я жив, никто тебя здесь не тронет. Матвей, помоги человека от цепей избавить.
Освобожденный тиун потряс кистями рук и без сил сполз по стене на пол без сознания. Мы бросили на пол какую-то драную телогреечку и переложили бывшего воина на нее.
— Может я пойду? — спросил разочарованный Матюха. — Делать мне тут больше вроде нечего…
— Иди отдыхай, дальше сами справимся. Не забудь поесть, куренок уж там залежался поди, — отпустил я побратима.
Минут через пять Елисей пришел в себя, присел.
— Все равно тебе меня кончать надо, — продолжил он свои самоубийственные речи. — Не смогу я Капу оставить, люблю ее больше жизни. Тебе это трудно понять, ты жесткосерден, никогда особо ни ее, ни деток ваших не любил.
Слава криво усмехнулся, а любовник жены продолжил.
— Развод ты ей нипочем не дашь, да и епископ Ефрем никого и никогда не разводит. Пробурчит чего-нибудь из византийских законов, процитирует какой-нибудь Измарагд или Новоканон, и провожает тебя с твоими блудливыми идеями в три шеи. И просто так ты нам жить не позволишь — обоих вырежешь. А у нее дети…
А у меня хорошо — ни детей, ни плетей, родственников тоже нету. Взыска за меня не будет никакого — некому иски чинить!
Утомленный, он опять откинулся на телогрейку, голос его постепенно угасал.
— Убьешь… потихоньку, вроде опять… убег, и Бог с ним…
— Убили! Замордовали каты Вельяминовские! — ворвалась к нам невысокая полноватая женщина, — всю жизнь мою загубил, убивец старый!
— Можно подумать Елисей больно молодой, — с горечью отозвался Богуслав.
— Он добрый был! А ты зверь зверем! Нипочем развод не дашь, на волю не отпустишь!
— Завтра и пойдете вместе на волю вольную.
Супруга расценила такой ответ как обещание могилы для обоих любовников. Она схватилась обеими руками за высокую грудь и прошептала:
— Зверь, зверь… Детушек хоть живыми выпусти, пусть мальчишечки солнышку еще немного порадуются…
— Дура! Он жив живехонек! Никто его из моих людей пальцем не тронул!
— Я все вижу-у-у…, — зарыдала боярыня, — вы его прямо в лоб пина-а-а-лиии…
— Капа, я жив. А лбом об лестницу ударился в темноте, — строго пресек ее печальные выдумки своими успокаивающими выдумками Елисей.
Женщина упала возле него на колени, стала целовать слегка побитое, но такое родное лицо.
— Любый мой! Пусть что хотят делают, а я до доски гробовой с тобой буду!
— Капитолина, развод получать с утра со мной пойдешь к митрополиту? — вторгся в их беседу рогоносец.
— Ой! — обхватила щеки ладонями русская красавица, — родственники осудят!
— Мне на твоих нищих да горластых родственников наплевать! Не хотите, как хотите! Выгоню и ни копейки с собой не дам! Хоть на паперти на пару стойте!
— Воевода, ты не горячи кровь зря, — опять присел немолодой жених. — Бабочке время нужно подумать, посоветоваться кое с кем…
— Идите, и хоть со всем городом пересоветуйтесь, — обиженно буркнул Богуслав. — Времени вам до обеда. После этого — на все четыре стороны и без денег! А так половина доходов со всего хозяйства боярыне на жизнь и на детей будет уходить. Дети вырастут до 16 лет, уйдут ко мне жить, Капитолине дальше четверть. Пока ночь, идите думать в ее опочивальню. Все!
И боярин унесся.
Пора и мне в свою опочивальню — организм настойчиво требовал свое.
— Вам помочь дойти? — потягиваясь всем телом перед очередным, хоть маленьким, но походом, спросил я разрушителей законного брака.