С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Доверие. И на этой надувной лодочке вы собираетесь пересечь Атлантический океан? А как быть с доверием в таком, например, случае? Живет себе молодой человек, работает прорабом, женат, дети. Строит нам дома — чего же лучше, честь ему за то и хвала. Но, представьте, он еще и пишет стихи — вот какая тонкая натура у этого строителя. Причем из пяти одно получается даже вполне приличным, я имею в виду стихотворение, а не здание. Дома он все строит безупречно.
И вот однажды ночью его озаряет: к черту стройку, найдутся другие — дома сооружать, истинное его призвание — поэзия. Да и вообще над собой поработать хочется, чтобы утро начиналось с кружечки пива, потом прогулка в парке, размышления на тему, что есть я и что был Ницше, вечером телевизор и перед сном, наконец, намарать стишок, как итог дня.
Конечно, еще есть у нас такие, которые считают, что дома строить важнее, но, если человек так рвется писать стихи, не надо ему мешать. И вот наш молодой человек пишет заявление об уходе. Это пока еще честная игра. Дети обуты, одеты, жена хорошо зарабатывает, а если станет туговато с деньгами, можно подработать на строительстве дачи у владельца мясной лавки.
Но в том-то и дело, что наш герой не так прост. Он знает все ходы и выходы и начинает на этом вашем доверии спекулировать. Уволившись, немедленно обращается в соответствующие инстанции с просьбой предоставить ему на год стипендию для работы над сборником лирических стихов о буднях стройки. Не беспокойся, Эльфридочка, это ничего, что я весь год буду работать над собой, от путевок на Черное море нам не придется отказываться.
Так все и будет: и деньги заплатят, и ношу разделят, попросту переложат на чужие плечи. А все это ваше доверие.
С п о к о й н ы й м у ж с к о й г о л о с. Вспомните, еще Сократ требовал, чтобы его до конца жизни кормили за государственный счет за то, что он говорит своим согражданам правду.
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Так то Сократ.
В з в о л н о в а н н ы й ж е н с к и й г о л о с. Вот опять. Откуда вы знаете, что Йонас Александр Дорт не станет через тридцать лет Сократом своего времени?
С п о к о й н ы й м у ж с к о й г о л о с. Но есть ведь объективные критерии.
В з в о л н о в а н н ы й ж е н с к и й г о л о с
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с
С а б и н а. Йонас, что это вы тащите?
Й о н а с. Апельсины. Внизу на лотке продавали.
С а б и н а. Но тут, наверное, килограмма четыре?
Й о н а с. Около того. Вы просто не можете себе представить, что такое для меня апельсины. Они… они меня приводят в какой-то экстаз, знаете, когда кожура отделяется от мякоти…
С а б и н а. Но для чего же столько?
Й о н а с. Господи, могу я хоть раз что-нибудь принести! Хотите — выкиньте. Или детям каким-нибудь отдайте. Есть в этом доме дети — или одни только мумии 1910 года рождения?
С а б и н а. Есть, конечно, — внуки этих самых мумий.
Й о н а с. Все шутите, вас и не обидишь.
С а б и н а. Проходите же. Ко мне моя подруга Ада зашла.
Й о н а с. Я лучше пойду.
С а б и н а. Никуда вы не пойдете. Мы сейчас соорудим замечательный ужин: красное вино, мясо, свежий хлеб, а на десерт ваши апельсины. Да входите же. Ада, это Йонас.
А д а. Не стану отрицать, он произвел на меня впечатление. Этот человек и притягивал, и отталкивал одновременно. Лицо отшельника, впалые щеки, чудовищная, как у неандертальца, копна волос, тонкие руки, узкие плечи, с головы до ног увешан какими-то веревками. Все это было странно, но почему-то привлекательно. За вечер он ни разу не взглянул мне в глаза, грыз пальцы, ногой отбивал такт, а когда Сабина выходила из комнаты, и вовсе умолкал. Смущение, а может, болезненное самомнение заставляли его, как улитку, прятаться в раковину. Я поражалась Сабине, она оставалась в этой напряженной атмосфере непринужденной и веселой, по-матерински опекала его и не мешала самоутверждаться. Но большой кусок вырезки с красным вином — я и сейчас вижу перед собой эти руки йога, как он хлебной коркой подбирает с тарелки соус, — сделали свое дело, он начал оттаивать, и скованность постепенно перешла в развязность.
Й о н а с. Не люблю эти свечи. Мне от них как-то не по себе делается.
А д а. Да вы, оказывается, сентиментальны.
Й о н а с. Должен вас огорчить: не угадали. Просто свечи невероятно фальшивы. Слава богу, человечество придумало электричество, и нечего разыгрывать из себя эдаких высоколобых отшельников.
С а б и н а. Йонас, все гораздо проще. Я зажигаю свечи, потому что при свечах я выгляжу не такой старой.
А д а. Сабина, какая чушь! Ты — и старая!
Й о н а с. А что тут такого? Правильно, при свечах она выглядит не такой старой, а молоденькой ее уже нельзя назвать. Как и вас, впрочем.
А д а. Вы просто восхитительно галантны.