Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

Таким образом, из настоящего рассмотрения мы выносим следующие убеждения: в древней Азии издревле существовали рассказы о том, как один герой очищает воды известной местности от населявшего их чудовища, а сушь — от свирепствовавших тут страшилищ, в образе людей (то мужчин, то женщин) или в образе животных (быков, птиц и т. д.). Быть может, в доисторические недосягаемые для нас времена основою этого рассказа был космический миф о борьбе элементов и о победе солнца над хаосом водным и земным. Но мы застаём уже этот рассказ в форме исторической и богатырской. Он оказывается очень распространённым в древнем мире. Но в то же время из глубокой азиатской древности идёт другой ряд рассказов о герое, ходившем со своим братом на богатырские подвиги, одолевшем лук, с которым никто не мог сладить, победившем потом в стрельбе и единоборстве всех соперников при помощи брата. Эти рассказы иногда существовали в совершенно отдельном виде, независимо друг от друга (как, например, в Магабгарате, Рамаяне, разных сибирских песнях), а иногда сливались в один общий, сплошной рассказ (как, например, в Гаривансе и у древних греков. После долгих странствований (которых проследить во всей полноте мы ещё не имеем возможности) эти рассказы попали и в наше отечество, и здесь образовали те песни, которые мы теперь знаем под именем песен о Добрыне Никитиче. Фаворитные азиатские мотивы, приписываемые то Кришне и его брату Санкаршане, то Арджуне и его брату Бхиме, то Раме и его брату Лакшману, то минусинскому богатырю Аг-Аю, то телеутскому богатырю Шюню, превратились в мотивы, считаемые за чисто русские, и носителями их явились киевский богатырь князь Добрыня и его крестовый брат Иван Дубрович, или Марко-паробок.

II ПОТОК

В Потоке Михайле Ивановиче наши исследователи видят одного из представителей "дружины земской" времени князя Владимира и именно богатыря-бродягу

, выразителя остатков жизни кочевой, — такого богатыря, который никогда не посидит на одном месте, поминутно отряжается князем Владимиром на подвиги в далёкие страны и сам тоже себе ищет и находит поминутно разнообразнейшие похождения. При этом "образ его едва ли не более всех прочих богатырей перепутан с явлениями баснословными. По своему уподоблению с прожитою эпохою языческих верований и стихийного веросознания притягивает он к себе оттуда множество образов совершенно баснословных, Лебедь-Валькирию, вообще оборотней, подземных змеев, лиходеев и т. д. Поелику же Поток есть не только личность, но представитель целого направления, особой стороны в земской дружине, то его история есть вместе на значительную долю история и всей земской дружины. Мы видим в нём и остатки прежнего стихийного кочевого периода, и борьбу этих последних с новыми условиями жизни, и новые образы, принятые жизнью среди новых условий, и борьбу языческих начал с христианскими, и торжество христианства. Будучи выразителем сил внутренних и невещественных, Поток в то же время есть живой образ, с сердцем, лицом, бытом окружавшей его действительности".

Вся эта программа, весь этот портрет и характеристика героя нашей песни в высшей степени завлекательны. Чего же лучше? Мы имеем в песнях о Потоке живую историю Владимирова времени, мы тут прямо читаем несколько страниц русской летописи. Взглянем же на эти столько важные по своей глубокой национальности песни.

Песен про богатыря Потока Михайла Ивановича у нас две: в первой рассказывается о его браке с девою-оборотнем Лебедью Белою, о её мнимой смерти и воскрешении; а во второй — о её измене Потоку и о казни, которою он за то её казнит.