– Всяко было. Немцев там – как саранчи. Пир горой, «Катюшу» нашу играют, фальшивят только… Вышли в Жуковку, там из нашей дивизии было сто сорок человек. Капитана Филимонова там видел…
– Он здесь уже.
– Видел там, товарищ полковник, – как будто по секрету продолжал Дейч, – маршала Кулика, тоже из окружения шел. В лапти был сначала обут, при мне новые сапоги мерил.
– Ну и ну… – протянул Гришин. – Так, хорошо, что ты вышел, но музыкой будешь после войны заниматься, а сейчас – снабжением.
– К капитану Продчеву?
– Нет. Убит он. – И Гришин вспомнил, какой страшной смертью он погиб: ехал на машине, взрыв – и костями черепа шофера ему выбило глаза, умер через час в мучениях. – Будете инспектором по снабжению. – «Да, жаль Корниенко, – с горечью думал Гришин. – Умница был, настоящий русский человек. В академии тактику преподавал, чего бы еще, кажется, надо, но рвался в войска. Командовал бы сейчас дивизией, а то и корпусом».
– Товарищ полковник, – сказал Дейч, – я здесь недалеко видел лейтенанта Ларионова, лежит раненый на повозке, он из нашего полка, из батальона капитана Кима.
– Кима, говоришь? – поднял глаза Гришин. – Пошли, покажешь.
Повозки с ранеными стояли под соснами недалеко от штаба.
– Вы лейтенант Ларионов? – спросил Гришин раненого с забинтованной головой, на которого показал Дейч. – Говорить можете?
– Могу, товарищ полковник.
Сведений о батальоне капитана Кима Гришин не имел вообще, на фронт он выехал последним эшелоном.
– Высадились мы двенадцатого июля в шестидесяти километрах от Кричева, – начал лейтенант Ларионов. – Дальше шли пешком. Шестнадцатого июля заняли оборону у деревни Сокольничи, в четырех километрах западнее Кричева. Я был командиром пулеметной роты. Орудий было – своих четыре да одно, на тракторе, приняли к себе – отходили они по шоссе. Бой начался утром семнадцатого, шла колонна танков, двадцать машин. Семь подбили сразу, минут за тридцать, потом вторая атака… – Ларионов поморщился, потрогал повязку на голове. – Всего подбили тринадцать танков. Хорошо, нам помогало какое-то орудие с фланга, какой части – не знаю, но больше половины танков – его. Потом немцы зашли нам в тыл, начали давить окопы танками. Капитан Ким увел стрелковые роты в Кричев, нас оставил прикрывать. Отбили еще одну атаку и тоже отошли…
– Что потом? – нетерпеливо спросил Гришин.
– Капитана Кима я видел потом только один раз. Отругал нас за немецкие автоматы, а приказаний никаких не дал. Солдаты потом рассказали, товарищ полковник, что он воюет уже без петлиц, разжаловали, а кто – не знаю. Потом начались бои в городе, и немцы оттеснили нас за Сож. Мост мы взорвали и перебили взвод немцев на понтонных лодках, в капусту всех. – Лейтенант Ларионов невольно сжал кулаки при этом воспоминании: единственный пленный из этой группы немцев, толстый фельдфебель, плюнул одному из его бойцов в лицо, и он тогда не сдержался, влепил ему затрещину. – Подчинили нас авиадесантной бригаде, воевали три недели, пока от роты нас только двое не осталось: я и Шемякин, мой политрук.
«Вот и еще один батальон можно списывать…» – тяжело вздохнул Гришин, вспоминая лицо Кима. До войны он был начальником полковой школы, неплохим командиром.
– Как же вы здесь оказались?
– И сам не знаю, я без сознания был очень долго, а потом узнал, что в своей дивизии, чудо какое-то…
– Поправляйтесь, товарищ Ларионов, – сказал полковник Гришин и пожал ему руку.
В тот же день ему доложили, что из полка Смолина вышло двадцать восемь человек – остатки дивизиона капитана Пономарева во главе с командиром и работники штаба полка капитаны Балакин и Малахов.
Гришин приказал вызвать обоих.
– Здравствуйте, – ответил он на приветствия. – Где ваши командиры, Малахов? Где вы Смолина оставили? Где Макаревич, Полянцев? Что у вас вообще случилось?
– Под Суражом нас отрезали танки. Тогда был еще весь полк, не считая, конечно, того дивизиона, что так и не прибыл, – сказал капитан Малахов. – Да и танки эти, как потом, через несколько часов, оказалось, были наши. Разведчики установили – проходила какая-то часть Бахарова. Но пока это сообразили, да ждали разведку… – Малахов зло поморщился. – Полдня потеряли на привал да пока думали, а надо было двигаться, можно было проскочить. Сказать по правде – нарушилось управление, и не то чтобы обстановка была очень тяжелой, а просто не знали ее, не могли разобраться, были все в каком-то оцепенении. Устали все…