Непобежденный

Андропов безучастно выслушал Зимянина, ничего не сказал, сухо кивнув на прощание. У Михаила Васильевича в душе долго оставался неприятный осадок от этой встречи: словно его хотели вовлечь в какие-то недобрые дела.

Машеров так никогда и не узнал об этом разговоре, хотя Зимянину при встречах с ним иногда казалось, что белорусского лидера что-то тяготило. Но Петр Миронович даже в дружеских беседах не позволял себе лишних откровений о прошлом.

В апреле 1983 года состоялась последняя с глазу на глаз беседа двух старых друзей Михаила Васильевича и Юрия Владимировича.

Поначалу Андропов был настроен благодушно.

— Готовься, Миша. После Пленума ЦК получишь сусловское наследство. Поработаем вместе. Хочу тебе сказать, что можешь рассчитывать на поддержку Алиева. Ты знаешь, он ведет в Совмине транспорт и социальную сферу, следовательно, на нем и вопросы культуры…

— Юрий Владимирович, — не сдержавшись, прервал Генерального секретаря Зимянин, — при всем моем уважении к Гейдару Алиевичу. Скажи мне, разумно ли было поручать ему, выходцу из Закавказья, вопросы русской культуры?!

Наступила гнетущая пауза, которую нарушил Андропов.

— Поговорим о другом, Михаил Васильевич, — тихо произнес он, глядя куда-то в сторону, — Вы отвечаете за идеологию, за ее чистоту. Не пора ли призвать к порядку наших зарвавшихся русистов?

— Русистами, Юрий Владимирович, как я понимаю, называют на Западе специалистов по русскому языку и литературе, — негромко, но твердо сказал Зимянин. — Если Вы имеете в виду известных историков и литераторов патриотического направления, «славянофилов», как их весьма условно именуют некоторые наши коллеги, то хочу Вам доложить, что заниматься их перевоспитанием и уж тем более подвергать их преследованиям или каким-либо наказаниям я не намерен. И Вам искренне не советую этим заниматься.

Испытующе глянув на Зимянина, Андропов молча поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен.

Избрание Михаила Васильевича в Политбюро не состоялось. На протяжении следующих месяцев Андропов и Зимянин поддерживали подчеркнуто официальные отношения.

Вечером 21 ноября 1983 года на служебной даче М. В. Зимянина раздался звонок телефона кремлевской связи.

— Миша, — услышал Зимянин тихий тонкий голос Андропова, — звоню, чтобы поздравить тебя с днем рождения. Здоровья тебе, пожить подольше.

Андропов говорил медленно, с трудом, тяжело дыша: «Миша, если сможешь, прости меня…» В трубке послышались частые гудки.

«До избрания Андропова Генсеком, — писал Михаил Васильевич в своих незавершенных воспоминаниях, — нас связывала давняя дружба. Меня привлекали в нем живой ум, тактичность, доброжелательность. Но годы работы в Комитете госбезопасности резко изменили его. Он стал более жестким, настороженным, непримиримым. Особых репрессий, правда, не допускал. Не было у него репутации карателя.

Андропов хорошо понимал, что в атмосфере брежневского благодушия дисциплина в стране упала, и потребовал срочного принятия соответствующих мер. Однако предпринятые по его настоянию действия зачастую приобретали анекдотический характер. Чего стоила, к примеру, дневная охота на нарушителей трудовой дисциплины в магазинах и кинотеатрах?

К сожалению, работа в КГБ, с одной стороны, давала ему полную информацию обо всех негативных явлениях в стране, а с другой, лишала его возможности приобрести необходимый административно-хозяйственный опыт. Андропов пришел к руководству страной, не имея для этого качеств, которыми обладали такие видные управленцы, как А. Н. Косыгин или Д. Ф. Устинов.

Не хочу говорить о нем худого, но я не мог примириться с некоторыми его принципиальными взглядами и воззрениями, что и определило наш окончательный разрыв».

Некоторые ближайшие сподвижники Андропова после его смерти позволили себе неожиданно откровенные признания.

Его бывший помощник генерал-майор КГБ В. В. Шарапов, специалист по Китаю, работавший в «Правде» и рекомендованный ему М. В. Зимяниным, охарактеризовал своего начальника по-военному кратко и просто — «политический гений».

Именно Андропов считался в Политбюро бесспорным образцом для подражания в том, что касалось мастерства тонкой лести, ненавязчивого угодничества, умной демонстрации чувств личной преданности Генсеку.

Позднее А. А. Громыко скажет, что у Андропова «лояльность к Брежневу переросла все разумные рамки». И далее: «Когда Брежнев произносил раздумчивую фразу: „А не уйти ли мне на пенсию? Чувствую себя плохо все чаще…“, Андропов реагировал мгновенно и очень эмоционально: „Леонид Ильич, вы только живите и ни о чем не беспокойтесь, только живите“. Эту фразу, сказанную каким-то неестественным для него жалостливым тоном, слышу даже сейчас».