Непобежденный

— Для иллюстрации здесь очень к месту рассказ о жизни вашего отчима.

— Когда в 1938 году комиссар полка предложил мне вступить в партию, выяснилось, хотя я этого и не скрывал, — отчим сослан. Что тут началось! Отправили даже людей для спецпроверки в Сиротино. Возвратившийся политрук докладывает: «Черт его знает, за что на Урал человека выслали: был один конь, одна корова, одна свинья, куры и дом». Однако кто-то из местных подсказал, что отчим знал немецкий язык после плена в первую мировую войну.

В 1943 году отчима, когда он вернулся, фашисты расстреляли на площади в Борисове за участие в партизанской войне. Вот вам и «немецкий шпион».

— А как Вы узнали об этом?

— Будучи уже секретарем ЦК КП Белоруссии, я попросил разобраться в деле отчима начальника Минского областного управления КГБ П. С. Сотского. Сведения были найдены в сохранившемся немецком протоколе о расстреле.

— Расскажите, пожалуйста, о Вашей послевоенной судьбе.

— Весной 1947 года Пономаренко был назначен Председателем правительства БССР. Первым секретарем ЦК КП Белоруссии утвердили Н. И. Гусарова, вторым С. Д. Игнатьева. Произошло переформирование всего руководства республики, а меня избрали секретарем ЦК по кадрам. Почти весь секретариат ЦК прибыл из Москвы.

Хорошие, порядочные люди, которые, однако, ничего не понимали в белорусских делах и людях. Не понимали по сути, чем жила республика все последние годы, как отразились на ней война, оккупация. Они считали необходимым иметь рядом человека, который хорошо знал бы кадры и обстановку. Я понял, что все это значит, когда мне была поручена проверка личного состава партийных и государственных органов.

— Но это же гигантская работа!

— Конечно. Но главное, чего я тогда боялся, — это, упаси Боже, не наделать чего-нибудь худого. Вы даже представить себе не можете, насколько это было сложно, тяжело и небезопасно. Те, кто оказался в свое время в плену, по директивам не должны были оставаться на партийной и государственной работе. Даже в самой партии. Исключительно подозрительно относились к окруженцам, хотя большинство из них, пришедших в партизанское движение, были окруженцами из 3, 4 и 10 армий, которые прикрывали Белоруссию в начале войны. Много секретарей райкомов, особенно первых, я знал лично по партизанским делам. И они ко мне относились с доверием.

Тогда мне очень помог наказ П. К. Пономаренко: «Смотри, Миша, не губи людей»…

— И сколько же людей, хотя бы приблизительно, прошло через подобное чистилище?

— Прикиньте: в республике около 100 районов, значит столько же райкомов и райисполкомов, несколько обкомов и облисполкомов, ЦК, Совмин, Верховный Совет БССР. Во всяком случае обошлось без серьезных жертв.

Но, к сожалению, не обошлось без грубого вмешательства в нашу работу ведомства Л. Ф. Цанавы, который считал себя всемогущим; как же, Берия и он были женаты на родных сестрах! Вот уж был палач, настоящий выродок.

— Расскажите, пожалуйста, про так называемое послевоенное «белорусское дело».

— Проведенная колоссальная проверка партийно-советских кадров в районах, подвергавшихся фашистской оккупации, выявила немало мелких, разрозненных фактов, которые при определенном желании можно было легко объединить в единое целое, придать им характер крупномасштабного заговора и начать новый политический процесс. Белоруссия лучше других могла подойти для осуществления подобной провокации. Чувство тревоги оправдалось после того, как и я в ЦК, а Цанава в КГБ одновременно узнали о конфликте в одном из недавно организованных колхозов Гродненщины: крестьяне отказались обобществлять посевы озимых. С. О. Притыцкий, который возглавлял тогда обком, не уделил этому надлежащего внимания, он и не подумал, в каком свете можно представить такую ситуацию.

Уже по первым словам Цанавы: «бунт» — я понял, что он готов использовать этот факт для разжигания большого огня. Чтобы выиграть время и продумать какие-то шаги, я предложил Цанаве выехать на место и разом во всем разобраться.

«Хлебный вопрос» удалось снять. Свои ошибки признали все: крестьяне, представители местной власти и Притыцкий. Казалось бы, можно успокоиться, но весь обратный путь тревога не покидала меня; вспоминался первый разговор с Цанавой, в котором он бросил фразу: «А я, товарищ Зимянин, утверждаю, что ваш Притыцкий — польский буржуазный агент». Правда, в поездке Цанава согласился на «ничью», но я не доверял ему. Как только вернулся, написал шифротелеграмму в ЦК КПСС Г. М. Маленкову, в которой постарался снять все возможные недоразумения. Я предложил отозвать Притыцкого ввиду его неопытности и подыскать ему другую работу, более отвечающую его характеру. Я был уверен, что Цанава нарушит свое слово и постарается создать «дело».