Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Когда-то дети распевали о нем песенку и, может, распевали бы до сих пор, если б в округе было достаточно детей, чтобы передавать ее из уст в уста, как раньше. Со сменой поколений уровень рождаемости, по собственному выбору жителей, упал так сильно, что дети в Таннер-Фоллс стали редкостью и росли в одиночестве и изоляции. Даже они понимали, что с этим местом что-то не так, что будущее у них украли задолго до рождения.

У безумца Дональда…Иа-иа-о!…в городе жила коза…

Иа-иа-о!

Жуткая песенка. Удивительно, как беззаботно дети распевают об ужасных событиях, совершенно не понимая смысла. И все же ей не хватало этих песен.

Когда-то Таннер-Фоллс был чудесным. Во времена ее детства. Можно было целый день шататься по улицам, не привлекая внимания взрослых. Даже в самом городе встречались лесистые участки, в которых цивилизация казалась чем-то далеким: вокруг прудов высились столетние деревья, и от них разбегались ручьи и тропинки, укатанные велосипедными шинами. Можно было ловить рыбу и пугать лягушек. Можно было гулять по железнодорожным путям, размышляя, куда они ведут, и искать сокровища, потерянные пассажирами поездов, а если ничего не найдешь, то хотя бы покидаешь камушки в цели, которых тут хватало.

В городском парке была сцена с акустической раковиной, в которой всегда попахивало мочой, — это легко объяснялось осколками коричневого стекла, которые там никогда не переводились, — зато эхо внутри было просто отменное, особенно если собраться с друзьями и повопить всем вместе: тогда даже старики выйдут на крыльцо ближайших домов, чтобы возмущенно уставиться на паршивцев.

Когда подросток пересаживался с двухколесного транспорта на четырехколесный, в его распоряжении оказывался автокинотеатр на окраине и придорожное кафе, где официанты разъезжали на роликах и вешали на двери машин лотки с бургерами, луковыми кольцами и охлажденными кружками рутбира. На какое-то время этого хватало, а потом город становился тесным, и скуку можно было побороть только одним способом — поехать куда угодно еще.

Бетани не пришлось напрягать память, чтобы вспомнить город таким. Он ведь таким и остался. Точь-в-точь таким же, застывшим во времени, как старая пушка на лужайке перед зданием суда, установленная в память о давней войне, в которой никто из ныне живущих не участвовал.

Таким же, как магазин на углу «Аптека Стюарта и всякая всячина». Всякая всячина — где сейчас так говорят? Разве что только здесь. А на другой стороне улицы, через дом? Где еще можно встретить магазинчик «Все по 20» в эпоху после Рейгана, при Джордже Буше? Но вот он, совершенно не изменившийся, как на фотографиях времен детства ее родителей. Куда ни посмотри — дома щетинятся телеантеннами, будто о кабельном телевидении никто и слыхом не слыхивал. Вообще-то слышали, но оно сюда так и не пришло.

Бетани достаточно знала о мире за пределами города, чтобы понимать, что такие вещи принято вспоминать с любовью, поскольку они исчезают. В этом суть ностальгии — тосковать по закрывшимся магазинам, по старому миропорядку, по некогда диким землям, уничтоженным строительными бульдозерами ради так называемого прогресса. Вспоминать все это в волшебном ореоле, ведь когда-то оно значило столько, что вытеснило воспоминания об ужасах, которые лучше забыть.

Как, например, об этой надписи на кирпичной стене отеля «Таннер», в самом сердце города:

«ЧЕРНОМАЗЫЕ,

ПОСЛЕ ЗАКАТА ВАМ ЗДЕСЬ НЕ РАДЫ!»[10]

Надпись никому не нравилась. Ни ее смысл в прошлом, ни то, что она говорила о городе теперь. Горожане с трудом переносили ее присутствие. Сам ее вид внушал отвращение, и все же любые усилия по уничтожению шли прахом. Ее белили, закрашивали, заклеивали объявлениями, перекрывали спущенным с крыши баннером, но дольше одной ночи ничего не держалось. Обработка пескоструйным аппаратом только добавила шероховатости. Даже попытки сноса здания закончились отказом техники.

Жители прекратили любые попытки больше пятнадцати лет назад.

Таннер-Фоллс оставался таким же, как и в 1969 году.

Неподверженность отеля переменам стала одним из первых признаков, что с этим местом что-то не так, первым свидетельством того, что кто-то сделал с ними нечто ужасное.

Люди меняются. Становятся более зрелыми. Кто не меняется — покидает этот мир и, по счастью, уносит с собой худшие убеждения. Не было ни одного человека, который не хотел бы избавиться от ненавистной надписи.

За исключением, пожалуй, Дональда Бисли и других отцов-основателей прошлого поколения, обрекших город на смерть.

Во времена ее детства Таннер-Фоллс был чудесным.

Кто бы мог подумать, что его погубит.

* * *