Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

На чердаке был свет, тусклый, сочившийся сквозь маленькие треугольные окошки в крыше. И воздух, проходивший сквозь реечные отдушины с обоих концов. И тело моей сестры на раскладушке между побитым жизнью чемоданом и башней из картонных коробок, укрытое натянутой до груди простыней.

Простыня не была ни пыльной, ни пожелтевшей. Она была чистой, белой, недавно постиранной. Бабушка восемь лет подряд стирала простыни мертвой внучки — это никак не умещалось у меня в голове, а моему сердцу просто хотелось остановиться.

Постепенно до меня дошло: мы не должны были узнать Шей, ведь она умерла уже восемь лет назад. В лучшем случае сухая жара превратила бы ее в мумию, в иссохшую оболочку. В худшем случае от нее остались бы лишь ошметки кожи, кости и пшеничный шелк волос. Но самое страшное, что я мог о ней сказать, — это что она выглядела очень, очень исхудавшей, а когда я дотронулся до ее щеки, кожа оказалась гладкой и тугой, но податливой, точно недавно замешенная глина. Касаясь ее, я почти ожидал, что сейчас Шей откроет глаза.

Ей было девятнадцать тогда, и было девятнадцать сейчас. Ей было девятнадцать все эти восемь лет. Ей было девятнадцать, и она была мертва, но нетленна. Она лежала на одеяле и на постели из трав. Травы окружали ее со всех сторон. Стебли и пучки их торчали между слоев второй простыни, которая обматывала ее тело, точно саван. Запах их, резкий и пряный аромат полей и деревьев, заполнял мне нос.

— Ты думаешь, это сделала бабушка? — Джина стояла позади меня, прижимаясь к спине. — Не вот это, тут никаких вопросов нет… я имею в виду, убила ее. Не намеренно, а случайно, и просто не смогла нам об этом сказать.

— Я пока не знаю, что и думать.

Я отпихнул в сторону старый хлам, чтобы на Шей падало больше света. Ее кожа была белой, как фарфоровая тарелка, и тусклой, лишенной блеска жизни. На челюсти и противоположной от меня щеке виднелись несколько бледно-голубых полос, похожих на не до конца зажившие царапины. Осторожно, как будто до сих пор мог причинить ей вред, я повернул ее голову в одну сторону, потом в другую, ощупал шею и затылок. Ран видно не было, но кожу на шее, хоть она и была такой же белой, покрывали пятна.

— Окажи мне услугу, — попросил я. — Проверь ее тело.

Джина выпучила глаза.

— Я? Почему я? Ты же у нас крутой тюремный охранник.

Именно тогда я осознал, что все это происходит в реальности, потому что, когда трагедия реальна, глупые мысли лезут тебе в голову в самые неподходящие моменты. «Надзиратель, — хотелось мне поправить ее. — Мы не любим слово на букву „о“».

— Она моя сестра. Она еще подросток, — сказал я вместо этого. — Я не должен… ей бы это не понравилось.

Джина подошла к телу Шей, а я отодвинулся в сторону и отвернулся, прислушиваясь к шороху хлопковых простыней и треску сухой травы. Блуждая взглядом по чердаку, я заметил мышеловки, одну взведенную, другую захлопнувшуюся, а если их было две, значит, скорее всего, где-то стояли и другие. Это тоже сделала бабушка. Поставила ловушки, чтобы мыши не добрались до Шей.

— Она, э-э… — Голос Джины дрожал. — У нее спина, ягодицы и задняя часть ног все черно-синие.

— Там скопилась кровь. Это нормально. — По крайней мере, непохоже, что она истекла кровью. — Это единственное, что во всем этом нормально.

— Дилан, что я должна искать?

— Раны, травмы… понятно ли, от чего она умерла?

— У нее на бедре очень глубокий порез. И ноги все исцарапаны. И живот. На нем какие-то полосы, похожие, я не знаю… на следы от веревки?

Внутри у меня все сжалось.

— Ее изнасиловали? Посмотри в паху.

— Кажется… все в порядке.

— Хорошо. Прикрой ее снова.

Я осмотрел руки и кончики пальцев Шей. Несколько ногтей были сломаны, под ними виднелась грязь. На ногах ногти отличались друг от друга: на одной они были чистыми, на другой — с такой же грязной каймой, как будто Шей потеряла туфлю где-то между жизнью и смертью. Бабушка привела ее в порядок, это было очевидно, но стала слишком глубоко забираться кончиком пилки. Быть может, ее просто подвело зрение.

Я вернулся к шее сестры, к пятнам на ней. Соедини точки — и это можно будет назвать полосами. Если бы ее кожа была не так бледна, она выглядела бы страшнее — ее охватывали бы синюшные кольца кровоподтеков.

— Судя по тому, что я вижу, ее задушили, — сказал я Джине. — И, кажется, сдавливали при этом не только горло, но и торс.

Кто-то обошелся с ней, как питон с добычей, — стиснул и не отпускал, пока она не перестала дышать.

Мы снова запеленали ее и укутали, чтобы защитить от пыли, и позволили Шей возвратиться к ее долгому, странному сну.

— Что будем делать? — спросила Джина, а когда я не ответил, продолжила: — Милосерднее всего было бы похоронить ее самим. Пусть это будет наш секрет. Никто не должен знать. Что хорошего из этого выйдет, если они узнают?

Первую минуту или две это казалось мне неплохой идеей. А потом перестало.