Непосланный посланник

Не известно мне было и то, что в этой истории личный состав погранзастав по всей границе Союза был почти за неделю извещен о подготовке немцами провокаций крупными силами. Командирам подразделений предписывалось в ночь с 21 на 22 июня перейти с мест дислокации на заранее оборудованные позиции, где и отразить всеми возможными огневыми средствами нападение врага. В случае же невозможности задержать наступление командирам погранзастав приказывалось оставить обороняемые позиции и отходить в тыл на соединение с основными силами. В результате к исходу второй недели июля, существенно задержав на отдельных участках фронта наступление немцев, тысячи пограничников влились в состав Красной Армии.

Еще не знал я и о судьбе гарнизона Брестской крепости, который, получив приказ на прорыв, все же смог выбраться из этой ловушки и почти весь растворился в густых белорусских лесах. По пути он, словно огромный молоток, прихлопнул почти целую дивизию, выбив немецкие подразделения на три четверти их состава…

Однако все это, к сожалению, не смогло резко изменить общей картины войны. Руководство военных округов, как и в прошлой истории, опасаясь ответственности и гнева Сталина, до самого последнего момента оттягивало отдачу приказа на начало боевых действий. Многие командиры дивизий, эскадрилий, кораблей флота даже с приказом на руках всячески препятствовали открытию огня по врагу своими подразделениями. В некоторых частях этот страх начальства был настолько силен, что у находящихся в боевой готовности бойцов, бронетранспортеров и танков в распоряжении оставляли лишь по несколько патронов и снарядов. Впоследствии именно этот факт безумно удивлял немецких солдат, которые у сдававшихся в плен красноармейцев видели пустые подсумки, а в оружейных складах этих же частях – тонны и тонны боеприпасов.

…Здесь же и сейчас, в этой огромной толпе беженцев, раненых бойцов и даже домашней скотины, бредущей без всякого порядка по дороге на восток, меня никак не покидало ощущения какого-то дежавю. Снова и снова я понимал, что где-то уже видел точно такую же картину. Видел, словно вживую, эти сотни и сотни бредущих людей – заплаканных чумазых детей, испуганных взрослых мужчин и женщин, растерянных и плачущих бойцов в рваной обгорелой форме. «Я видел все это, уже где-то видел. Черт, черт! Точно видел. В фильмах, в куче разных фильмов о Великой Отечественной войне!» Именно эта картина с медленно идущими беженцами там очень часто тиражировалась. Со всеми своими узлами и чемоданами люди пытались убежать от войны, но каждый раз все заканчивалось одним и тем же! «Точно! Точно! Мы же идем огромной колонной, а это просто лакомая цель для самолетов! Б…ь! Надо убирать этих упрямых овец с дороги!»

Я тут же начал выбираться из этого огромного людского потока. Схватив за руку бабулю, я стал тянуть ее в сторону деревьев, что образовывали рядом довольно густую рощу.

– Туда надо, – я настойчиво тянул бабулю в сторону от людского потока. – В лес, – устало бредущие люди не обращали на нас никакого внимания, каждый спасался как мог.

Не знаю, что решила бабуля, видя мое упрямство, но наконец она сдалась. Махнула рукой и с таким же обреченным и растерянным видом, как сотни других людей, пошла за мной. Мы не прошли и нескольких десятков метров, как я повернулся к ним и негромко начал говорить:

– Такой большой толпой нельзя днем ходить по дорогам. С неба немецкие летчики могут принять нас за военных. Или просто решать поразвлечься. Посидим лучше немного здесь. Пусть все пройдут, а мы потом потихоньку за ними пойдем…

Бабуля тут же с опаской посмотрела на небо, которое, к счастью, было совершенно пустым, ярко-голубым и мирным. Она никак не могла поверить, что вот так запросто кто-то сможет расстрелять мирных жителей. Женщина помнила еще Первую мировую войну, потом Гражданскую, но тогда никому даже в голову не приходило массово, для развлечения, расстреливать обычных женщин и детей.

– Значит, вот почему Матерь Божия слезы-то кровавые лила… – бабуля сгрудила мох в одну кучу и села на нее, после чего вновь начала креститься. Услышав о моей давней шутке с мироточением иконы, я тоже с дикой силой захотел перекреститься. – Матушка Фрося ведь говорила, что германцы снова придут к нам, а я, дура-баба, не верила. Предупреждала она, что снова им русской кровушки захочется… Эх, горе-то какое…

Поплакав так некоторое время, она насухо вытерла слезы своим темным, почти черным платком и повернулась ко мне. Взгляд ее в этот момент мне отчетливо напомнил пронзительный взгляд ее племянника Фомина. Видимо, это было у них семейное.

– Идите ко мне. Давайте, чего встали, – бабушка, как наседка, раскинула руки и обняла нас с Настей. – Посидим немного. Раз надо посидеть, то посидим, – по всей видимости бабушка уже давно переварила это мое странное знание, приняв его за взросление и данность, хотя откуда я тогда знал, что творилось в ее голове. – А передохнем и дальше двинемся. Так ведь?

Чувствуя, что вопрос был задан мне, я молча кивнул.