30 апреля на участке 102-го гвардейского стрелкового полка немцы со стороны Фоссштрассе начали многократно передавать через усилитель (громкоговорящую связь) просьбу прекратить огонь, поскольку они хотят прислать к нам парламентера. Об этом было немедленно доложено командиру дивизии, который приказал огонь прекратить и парламентера принять. Для его встречи и сопровождения на командный пункт полка направляется заместитель начальника оперативного отделения дивизии майор И.Г. Белоусов. Долгожданная весть и команда комдива, как молния, облетела всех, кто был на переднем крае. Все бросились к окнам – наш передний край проходил по подвалам, окнам и цоколям правительственных зданий. Кое-кто поднялся на первый и второй этажи. К этому времени, а точнее, уже 29 апреля особо активных действий с нашей стороны, в смысле мощных обстрелов артиллерией на всю глубину, и продвижения войск не было. Наоборот, были ограничения в связи с тем, что внутреннее кольцо окружения с эпицентром в районе Рейхстага было до того сужено, что стрелять и тем более продвигаться войскам без разрешения и команды сверху было нельзя, во избежание поражения своими войсками друг друга. Итак, на нашем направлении появился парламентер. Поэтому все остановилось и замерло. Этот факт знаменателен для 35-й гвардейской стрелковой дивизии и нашей 8-й гвардейской армии. Немцами было избрано именно наше направление неспроста. Оно было самым угрожающим, и именно здесь надо было все остановить и затянуть различного рода переговоры. Но то, что на участке нашей дивизии завязались исторические переговоры, касающиеся прекращения войны, – это, конечно, исторический факт. И каждый из однополчан гордился тем, что судьба послала нам это событие. Оно, конечно, менее яркое, чем Знамя Победы над Рейхстагом, но тоже заслуживает, чтобы о нем говорили. А в нашей литературе, за исключением книги Н.И. Афанасьева «От Волги до Шпрее», нигде ничего об этом не пишется. Происходило же все следующим образом. Когда бой на участке 102-го гвардейского стрелкового полка (а фактически на участке всей нашей дивизии и соседей справа и слева) был прекращен, на переднем крае у немцев – а это противоположная сторона широкой, заваленной обломками домов улицы – появился на высоком древке белый флаг, а за ним немецкий офицер. Он шел, не торопясь, помахивая флагом. Стояли глубокие сумерки, все вокруг было в дыму, гари и пыли. Правда, с прекращением огня грязная пелена этого смога войны несколько спала, и небо было еще белесоватое, поэтому парламентера было видно отчетливо. Это был подполковник среднего роста, аккуратно одетый по полной форме, без оружия. Сапоги блестели. Это не могло не броситься в глаза. Он вышел на наблюдательный пункт 102-го гвардейского стрелкового полка, затем его провели мимо нас по переднему краю и уже на нашем участке, тоже подвалами – в глубину, на командный пункт дивизии. Командиру дивизии полковнику Смолину он представился так: «Командир боевого участка центрального сектора обороны Берлина подполковник Зейферд». Одновременно офицер предъявил письменные полномочия на немецком и русском языках, подписанные начальником имперской канцелярии Мартином Борманом. Во время этой церемонии присутствовал специально подошедший начальник штаба корпуса гвардии полковник Лебедь. В документе было записано: «Подполковник Зейферд уполномочен германским Верховным командованием для встречи и переговоров с представителями русского командования по вопросу установления места и времени перехода линии фронта начальником Генерального штаба генералом Кребсом для передачи русскому военному командованию особо важного сообщения» (
На обратном пути немецкого парламентария сопровождал начальник разведки дивизии подполковник Г.Е. Городный с охраной. Мы опять наблюдали немецкого посланца. Он вернулся к себе точно тем же маршрутом и тем же методом. Мы уже знали, что переговоры состоятся.
Началось томительное ожидание продолжения встречи.