Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Он нехотя оторвался от записной книжки, от теплой собачьей шерсти, от мокрой кочковатой равнины без конца и края. Он не переставал поражаться безмерности Крайнего Севера, пустующего, незаселенного, неисследованного пространства. Недавно, готовя статью для журнала, Петр Гермогенович наткнулся на работу немецкого экономиста Блюма, который утверждал, что Советской Россией владеет с непреодолимой силой власть большого пространства и эта власть парализует страну. Подумать только, не Россия распоряжается своими пространствами, а пространства распоряжаются Россией. Какая чепуха! «Природа Заполярья повернулась к людям лицом» — так на пленуме Комитета сказал один ученый.

В чуме домовито потрескивал костер и пахло вареным мясом. Никто не начинал есть, все ждали Смидовича, пока он мыл руки в ближайшем озерце и потом долго вытирал их, покрасневшие от студеной воды, пахучей лиственничной стружкой, заменявшей полотенце.

— Чего каждый раз руки моешь? — с недоумением спросил отец Тевана. — Кожа слезет, а какие без кожи руки? — Он посмотрел на свои, узловатые, морщинистые и черные от въевшейся копоти.

Смидович ничего не ответил старику. Он уже не раз объяснял, почему моет руки, советовал следовать его примеру, но старик только благодушно смеялся в ответ:

— Грязь смоешь, кожа тонкая станет, руки мерзнуть будут…

Из закопченного медного котла хлебали бульон, пахнувший какой–то травкой; она хранилась у старой хозяйки в берестяном туеске, украшенном орнаментом. Потом ели мясо. Огромный кусок его старик достал из котла, разрезал на части и самую жирную молча подал Смидовичу.

— Теван, вот ты много ездишь по тундре. Тебе не встречались какие–нибудь интересные камни, может быть, железная руда или каменный уголь? — спросил Петр Гермогенович, нарушая молчание.

— Про какой такой уголь говоришь, председатель? — удивился Теван. — Что–то не пойму тебя.

— Черные блестящие камни, которые гореть могут, как дерево.

— Нет, председатель, уголь, как ты его называешь, никогда не видел. А вот на одном озере воздух горит, это видел.

— Воздух?

— Такие шарики, поднесешь к ним спичку, они пых, пых…

«Наверное, болотный газ», — подумал Петр Гермогено–вич, но на всякий случай спросил:

— А этот воздух ничем ие пахнет?

— Почему не пахнет, керосином немного пахнет, — ответил Теван.

Это уже было интересно, и Смидович подробно расспросил, где находится озеро, решив, что, возвратившись в Москву, обязательно расскажет ученым о «горящем воздухе». Комитет Севера как раз собирался послать экспедицию в эти края.

— А камни красивые есть. Мамонтовые бивни есть. Кости есть. — Теван протянул назад руку, нащупал там что–то и поднес к огню мешочек из оленьей кожи. Вытряхнул на колени горсть разноцветных камешков — красных, желтых, серых. — Гляди, председатель.

Петр Гермогенович взял в руки один, почти прозрачный, и с интересом стал рассматривать его. Какие–то прожилки, разводы, благородный матовый цвет. Смидович плохо разбирался в камнях, в их обедневшей дворянской семье не было фамильных драгоценностей, разве что доставшийся от прадеда перстень с небольшим бриллиантом.

Камешки в руке выглядели нарядно, но не богато, очевидно, это были обыкновенные поделочные камни — агат, яшма, сердолик. А вот это определенно янтарек! Петр Гермогенович потер о бородатую щеку камешек цвета пива, с одной стороны покрытый серым налетом. Не так давно о таком камне ему восторженно рассказывал Александр Евгеньевич Ферсман. Но он говорил тогда о янтарях Восточной Пруссии, Бирмы, Румынии, а не Заполярья. А между тем Ферсман, как никто другой, верил в неисчислимые богатства Крайнего Севера, и не только в «мягкую рухлядь» — меха, не только в лучшие в мире сорта белых рыб, не в величайшую кладовую мамонтов на Таймыре, а именно в богатство заполярных недр…

— Не подаришь ли мне несколько камешков, Теван? — спросил Петр Гермогенович. — В Москве показать хочу.

— Бери все, Петр, если надо. Я еще принесу. В тундре их много валяется. Никому не нужно. Даже Нум не хочет брать…

Утром Смидович проснулся от странного, похожего на чавканье шума, гортанных выкриков, заливистого лая собак.

Чуть в сторонке от чума, сгрудившись в плотную массу, двигались по кругу сотни оленей: серое, живое кольцо, подгоняемое пастухами и лайками. Летели комья торфяной земли, мха, березовых веток. Копыта месили грязь, и вся площадка, по которой бежали олени, стала черной.

Внутри кольца, чуть пригнувшись, расставив для прочности короткие, сильные ноги, стоял Теван с тынзяном — тонкой, сложенной витками веревкой в руке. Его узкие глаза стали от напряжения еще уже. Не сходя с места, он поворачивал голову, поворачивался сам, словно выискивая, выбирая из этих сотен оленей какого–то одного.