Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Смидович помнил эту фамилию; недавно в приказе по Комитету Севера Костина отмечали в числе лучших… Сын адвоката, кажется, из Орла. Учился в Петербургском университете, но не закончил — ушел на войну. На Севере с 1923‑го — учитель, охотовед, а теперь заведующий красным чумом.

— Мои коллеги, знакомьтесь, пожалуйста. — Костин легонько подтолкнул вперед смутившуюся девушку с ямочками на щеках. — Катюша Самойлова, наш медик… Культработник Иван Иванович Федоровский, человек местный, из Тобольска, прекрасно знает Север.

Федоровский, высокий, худой, лобастый, пожал протянутую руку.

— Извините, не больно?

— Нет, ничего, — смеясь, ответил Смидович, растопыривая слипшиеся пальцы. — Поздоровайся мы с вами лет на десять раньше, я бы ответил тем же.

— Забыл вас предупредить, — улыбнулся Костин. — Гнет подковы и пальцем вгоняет в дерево гвоздь. Как Алексей Константинович Толстой.

— Любите Толстого?

— Его, по–моему, нельзя не любить. Кроме того, мы земляки, оба из села Красный Рог бывшего Почепского уезда Черниговской губернии.

— Я бывал там. Видел «на славу Растреллием строенный дом…»

— «Безмолвные аллеи, заглохший старый сад, в высокой галерее портретов длинный ряд», — продекламировал Костин, но тут же спохватился. — Простите великодушно. Увлекся и не представил красного коробейника Алешу Самохвалова. Это, так сказать, наш посредник между факториями и народом.

— Алеша саво, хороший человек Алеша, — подал голос Яунгат. Он уже наломал березок и теперь подбрасывал их в костер. — Не то что луцу Сенька. Правильно торгует, саво торгует.

Услышав имя Сеньки, Костин нахмурился.

— Неприятный тип, — сказал он. — Ведет себя, словно какой–нибудь князек.

Тем временем подъехали остальные нарты, и Смидовича окружили ненцы.

— Ан–торово, председатель! — Один за другим они протягивали Петру Гермогеновичу руки и тотчас отходили в сторону, чтобы не мешать «русским начальникам».

— Наши проводники, — сказал Костин. — Узнали, что вы здесь, и вывели красный чум точно к цели.

— Скажите, Сергей Митрофанович, а как это им удается? На таком безбрежном пространстве?

— Сам не перестаю удивляться. — Костин пожал плечами. — Один исследователь утверждал, что северные народы обладают чутьем зверя.

— Ну это, простите, смахивает на мистику, а мы с вами материалисты, не так ли? — Смидович добродушно улыбнулся.

Костер пылал жарко. В него подбросили несколько поленьев настоящих дров. Дрова работники красного чума возили с собой, а заготовляли их в летнюю пору. Коричневые, без коры бревна выколупывали из береговых обрывов — это были остатки елей и сосен, которые росли здесь миллионы лет назад.

— Нам бы сюда хоть небольшую экспедицию — ботаника, геолога, археолога… — вздохнул Костин.

Смидович вынул тетрадь и сделал пометку.

— Вы считаете, Сергей Митрофанович, что найдется дело и археологу?

— Конечно! Одна Мангазея чего стоит. Есть предположение, что культура аборигенов края уходит своими корнями в древние времена, исчисляемые тысячелетиями. Охотники однажды показывали мне найденные на Ангальском мысу, между Полуем и Обью, бронзовый скребок и наконечник стрелы.

Петру Гермогеновичу снова пришлось раскрыть свою тетрадь. Нет, определенно, он не зря приехал в тундру. «Тебе нельзя ехать, у тебя же сердце!» — вспомнил Смидович слова жены. Ну что же, сердце осталось при нем и, кажется, беспокоит его даже меньше, чем дома. «Вот так, дорогая Сонечка!»

Мыс, на котором Теван выбрал место для лагеря, быстро оживал. На оленьих шкурах, разостланных на земле, валялся нехитрый скарб оленеводов. Кипели котлы с олениной. Три пожилые женщины заканчивали ставить чумы, «красный» и обычный, который привезли с собой пастухи. Мужчины, разгрузив вандей, сидели на корточках у костра и беседовали.

— Вот так, Петр Гермогенович, — сказал Костин, показывая на женщин. — По ненецким обычаям ставить чум — работа исключительно «бабья». И понимаете, ничего не могу поделать!

— Может быть, мы с вами поможем женщинам, так сказать, преподнесем представителям сильного пола предметный урок?

— Бесполезно. Засмеют, даже не посмотрят, что перед ними председатель Комитета Севера. Да и не сумеем мы с вами без практики.

— Но ведь ваш, красный чум, как я вижу, ставят мужчины!

— Наш чум у ненцев на особом счету, и законы тундры к нему не применяются. — Костин усмехнулся. — Тем паче, что ставят–то его русские.

Красный чум оказался больше обычного, просторнее, выше, но главным его отличием был поднятый на шесте красный флаг и черная тарелка громкоговорителя.

— Ну вот, теперь, кажется, все. Прошу! — Широким жестом руки и чуть наклонясь в поклоне, Костин пригласил Смидовича войти.

Вошел, конечно, не один Петр Гермогенович, а все, кто приехал. Внутри чум выглядел нарядно: обитые голубым драпировочным тиком стены, ковер на полу поверх циновок из ивовых прутьев, портрет Карла Маркса в самом «чистом месте», позади очага. Отрывной календарь, чтобы не потерять счет дням.