Непридуманная история Комсомольской правды

Мы не могли сцепиться из-за девки, потому что не могли. Влад был счастливо женат. Он любил свою жену. А мы относились к ней, как к своей младшей сестричке. Она была для нас святая. А то, что ко мне приходят святые девочки, с лохматой вульвой, это никого не касалось!

– Да что вы… Дина вообще-то моя девушка. А Влад был, как вы знаете, женат. И жена его, Лада, была беременна. Не срастается ваша теория, – сказал я, умело пряча опасные, ехидные интонации.

– Успокойся, Володя. Угомонись! Видишь: он испуган! Закуришь, Саш? – спросил, поворачиваясь, нежно второй, «добрый» следователь, протягивая мне пачку сигарет. О! Боги! Как примитивно они это делают! Насмотрелись сериалов! Но от «закурить» я не отказался. Я бы и выпил. Но не предлагали. Хотя, по моим наблюдениям, судя по состоянию «сурового следователя», «у них с собою было». Не такой уж он и «добрый», этот второй.

– Тогда помоги нам, подскажи, как объяснить то, что, выйдя из твоей квартиры, Влад оказался мертвым, лежащим на подъездном козырьке? – спросил «добрый». – И почему ты не сказал, что, кроме тебя, Влада, Василия и Дины, была еще одна девушка?

– Потому что та, еще одна, пришла только на следующий день. После того, как я от вас вернулся!

– Но Василий сказал, что она была в вечер убийства.

Если честно, то и я не все помнил. В этот вечер ко мне много приходило разных друзей. Мелькают лица! Но кто? Я пытаюсь разобраться в открытках воспоминаний. Дева из маршрутки, брат ее. Кто-то выдул целый пузырек дорогого одеколона! Он стоял на полочке, в туалете. И теперь там пустая баночка. Кто выдул? Я бы мог этим одеколоном целый месяц мазаться и благоухать.

– У Василия – стресс! Пьяный стресс! – ору в панике я. – Если бы ваш друг погиб, вы бы и имя свое забыли. Мы хоть имена свои помнили.

– Ну, что ж, спросим у нее. Кто она? Фамилия? Имя? Адрес? – «добрый», как сок, следователь взял авторучку и придвинул к себе большую тетрадь.

– Я не могу сказать: она замужем, – потупился я. Эта девушка сказала, что она замужем. Мы замужних не сдаем!

– Што-о-а-а? Да ты, еб твою мать, сейчас в камеру пойдешь, к ворам, – напомнил громко мне на ухо «злой» следователь. Я напрягся, пытаясь вспомнить имя той, которой не было в квартире моей в момент гибели Влада.

– Но я правда не знаю, как ее фамилия. Мы с ней только пару раз встречались.

Если не для следствия, а для читателя: она сняла меня в маршрутке. Она там деньги собирала, кондукторила. Но сошла со мной на моей остановке, бросив свою работу («Стой! Ты куда, блять!» – услышал я вдогонку слова шофера маршрутки), и улеглась через пару стаканов в мою постель, скинув труселя: настолько я ей стал внезапно мил. Не поверите: я даже документы у нее не проверил.

– Людой зовут ее, – «вспомнил» я. – Она кондуктор в маршрутке. (О! Боги! И какие только не ходят ко мне девчата! И коварные проститутки, и честные студентки, и кондуктора, и кассиры, и продавцы женского белья, и санитарки, и овощеводы! Вот балерины и оперные певицы почему-то меня избегают. Боятся, что я изобличу их в фальши и подвергну наказанию.)

– Найдем! – пообещал «исполнитель джайва».

– Иди пока! – поджав в обиде губы, сказал «невыразительный, немодный пиджак». – Свободен. Пока свободен, журналист хуев… Я тебя наскрозь вижу! До скорого свидания. Кстати, сколько лет девчонке, которую я сегодня застал у тебя дома на диване?

– Девятнадцать! – нагло соврал я и густо покраснел.

– Смотри, Мешков! Я проверю! Ты у меня еще за совращение несовершеннолетних сядешь!

* * *

Я вернулся домой. Наташка, как самка Купидона, беззаботно лежала на диване, обнажив свои пухлые прелести, в той же развратной позе, в которой я покинул ее, когда за мной пришли менты, и манипулировала пультом телевизора. Мгновение словно остановилось, хотя прекрасным его не назовешь, хоть ты лопни.

– Они били тебя? – не глядя на меня, спросила Наташка, без интонации заботы и участия.

– Да нет. Только изнасиловали немножко, – ответил я безрадостно.

– Че, правда? – подскочила она в каком-то первобытном восторге.

– Успокойся. Ступай домой. Мне надо отдохнуть… – Я и правда страшно устал. Нервы были на пределе. К тому же она – несовершеннолетняя. А «этот» гад и вправду может проверить.

– Ой, да пожалуйста! – надула она и без того надутые, амарантовые губы. В мутное окно мое заглянула Вечность, уставшая от Жизни, и хмурый день, обезображенный омерзительным, тяжким общением, обидой и тоской, стал вдруг Прекрасен и Светел…

* * *