Неродная кровь

По весне он с мамой и потолок белил к Пасхе, и окна мыл, и огород копал, и сажал. И тут стал отец меня доставать. Я до армии с Иркой ну, может, пару месяцев повстречался. Писала она мне в армию, и я ей отвечал, потому что приятно же письма получать. А тут отец говорит: «Ирка тебя честно дождалась. Только одну дорогу и знала: работа – дом – работа. Так что давай на Красную горку свадьбу играть». А я ее просил меня ждать? А отец на своем стоит: «Она наша, из поселка, вся ее жизнь на наших глазах прошла, и семью ее мы знаем. От нее никаких неожиданностей не будет!» Вот так мы с отцом и воевали!

– И женили-таки тебя! – буркнула Надежда.

– Так с утра до вечера стыдили, что я девку позорю, – вздохнул Кузьмич. – А тут весна, дороги подсохли, и начал Ашот себе работу искать. Выглядел он, конечно, странно в детской-то одежде, а где взять другую? Он утром кусков похватает, чаю попьет, мать ему денег даст на проезд и пирожки, чтобы голодным не был, и уходит. Пару дней он так ходил, а потом пришел довольный и говорит: «Пока ничего не скажу – сглазить боюсь. Мне сказали, в понедельник прийти». Набрались мы терпения, ждем, и действительно ушел он в понедельник утром, а вечером вернулся и говорит: «Я буду работать учеником продавца в магазине хозтоваров на Верхнем рынке. А еще мне общежитие дали». Мать руками всплеснула: «Да как же так? Ты же там будешь вроде грузчика! Да ты же там надорвешься!» А он ее успокаивает: «Майрик! Это ненадолго!»

– Майрик по-армянски – это мамочка, – объяснил Сергей.

– А нам же интересно, как он туда попал, вот он и рассказал. Оказывается, он два дня ездил по всем рынкам города и разговаривал со своими земляками, узнавал у них, куда можно устроиться, у кого просить помощи, а землячества их тогда еще здесь не было. И ему сказали: «Иди к Варданяну. Если тебе кто и поможет, то только он». Ашот и пошел. Долго сидел в приемной, ждал, наконец, позвал его Ованес Давидович, а Ашот к нему по-армянски: «парон», то есть «господин». А тому приятно, что человек к нему с таким уважением и на одном языке говорит. Рассказал ему Ашот свою историю, Варданян его выслушал внимательно и спросил, что он умеет делать, а тот ему: «Я ничего не умею, но я всему быстро учусь». И Варданян велел ему прийти в понедельник. Я так думаю, что он рассказ Ашота о себе проверял.

– Конечно, проверял, – сказала Полянская. – Ему столько раз пытались засланных казачков подсунуть, что он был очень осторожен. Видимо, убедился он в том, что Ашот ему всю правду о себе рассказал, и решил помочь. И, как оказалось, не прогадал.

– А тогда собрали мы его вещички в один старый чемодан, покормили его на дорогу, он оставил нам адрес общежития и рабочий телефон, а я ему дал номер телефона секретарши начальника цеха. Злющая она была, но все-таки хоть и ругалась, а записывала и передавала, если кому кто звонил. Пошел я его проводить до остановки и сказал на прощание: «В случае чего звони. Тут у меня на заводе ребят знакомых много, всегда поможем».

День прошел, два, а мать с утра до вечера зудит: беспокоится, как там ребенок, да и скучно ей одной, она уже привыкла, что он рядом. В общем, довела она меня до того, что я в субботу поехал посмотреть, как там Ашот, а в доме уже жизни никакой не было. Пришел в магазин, смотрю – все продавцы за прилавком стоят, а Ашот в зале крутится, ко всем подходит и спрашивает, чем помочь может. Кто с ним разговаривает, кто его посылает, а он только извинится и отходит. Доработал он до конца дня, и пошли мы к нему в общежитие. Ну что сказать? Рабочая общага с пьянками и драками. Ну как ему там жить? Я ему посоветовал поговорить с людьми на рынке – может, кто-то знает одинокую старушку, которая ему угол сдаст. А за то, что он ей по хозяйству помогать будет, она с него дорого не возьмет – там же напротив много частных домов было. Подумал он и пообещал поискать. Только нашел он не угол у старушки, а свою судьбу! – торжественно произнес Кузьмич. – На рынке, как войдешь, справа раскладка газет и журналов была. И работала там Любовь Сергеевна Скворцова.

– Наша мама Люба! – дрогнувшим голосом объяснил Сергей.

– Да! Любаня! – вздохнул Кузьмич. – А дом ее стоял прямо напротив входа – у нее там в полуподвале две комнатки были. Полная такая девушка, очень сильно она хромала. Это мы потом узнали, что акушерка ее так неудачно поворачивала, вот тазобедренный сустав и повредила. Девчонки бегают, играют, а она не может, вот и пристрастилась к чтению. В библиотеке ей туда-сюда ходить надо было бы, а тут она пришла, разложилась и села. Она постарше нас была – с сорок шестого года. Отец ее с войны инвалидом вернулся, вот долго и не протянул. Болел он тяжело, а ее мать за ним ухаживала и все Сереженькой звала. Но она тоже довольно молодой ушла, так что к тому моменту, как Ашот с Любаней познакомился, у нее уже никого не было.