Неродная кровь

Вот она-то и пустила его в свою вторую комнату. Газ и водопровод у нее были, а слива нет и туалет во дворе – ну к этому Ашот был привычный. Любане самой трудно было помойное ведро по лестнице вверх таскать, вот она и поставила условие, что это он будет делать.

Помог я Ашоту туда перебраться, смотрю: комнаты маленькие, но чистенькие, уютные. Мебель старенькая, но для жизни сгодится. Вот так Ашот там и поселился, и появился у него свой дом. Любаня с семи до четырех работала, а по воскресеньям – выходная. А в журналах-то выкройки были, вот все продавщицы перед ней и лебезили, чтобы она им их оставляла, так что ей по базару и ходить-то не надо было: сами приходили, спрашивали, что ей нужно, и приносили, а она только деньги отдавала.

Вот она продукты купит, Ашот в свой обед придет, заберет их и домой отнесет, а она, как закроется, придет домой, и к его приходу у нее уже ужин на столе. Сидят они вечером, чаевничают и разговаривают: она ему рассказывает, что прочитала в газете или журнале, а он ей о том, как у него в магазине дела. Вот так как-то незаметно у них все и сладилось. И появилась у Ашота первая и единственная женщина на всю его жизнь. Ты, Галя, не в счет.

– Обо мне и речи нет, – отмахнулась она.

– И стал Ашот совсем другим человеком. Ну то, что настиранный, наглаженный, вкусно накормленный – это само собой. Но у него и поведение другое стало, и взгляд другой, более уверенный.

– Просто появился близкий человек, которому он был нужен по большому счету такой, какой он есть. Та, о ком ему было в радость заботиться и которая заботилась о нем. У него появился надежный тыл, – сказала я.

– Так и есть. Если бы Любаня забеременела, он бы тут же на ней женился, но у нее все не получалось, хотя она очень хотела ребенка. Мальчика. Чтобы Сереженькой его назвать. Как ее папу звали. А директором этого магазина был один старик, такой зубр от торговли, который людей насквозь видел. Вот он по приказу Варданяна за Ашотом и приглядывал. И докладывал, что тот собой представляет. А потом Ованес начал Ашота проверять. Первый раз это было, когда через магазин прошла партия списанной посуды. Там рядом был ресторан «Центральный», а по правилам советской торговли, если сервиз в ресторане стал некомплектным, его должны списать, то есть разбить. Ну ту посуду, что была с логотипом ресторана, так и били – ее-то не продашь. А вот фарфор шел потихоньку в продажу через доверенных лиц.

Когда замдиректора этого ресторана пришел к Ашоту, а тот уже сам был замдиректора магазина, с таким предложением, Ашот пообещал подумать. А сам прямым ходом отправился к Варданяну за благословением. И тот сказал – попробуй. А между магазином и забором института был проход, в который выходило окно магазина. И вот в субботу, когда люди шли пораньше на рынок, в этом открытом окне стоял Ашот, а возле него на столах красивая посуда, а на полу коробки из-под разного товара, чтобы ее упаковать можно было. А его к тому времени уже все в округе знали. Люди проходят и спрашивают: «Ашот, это что, продается?» – а он отвечает: «Продается», а цену они с тем из ресторана заранее согласовали.

А мне он позвонил и попросил помочь, потому что я выходной, а чужих людей посвящать в это он не хотел. Вот я и мальчишка какой-то из ресторана ему и помогали. И к открытию магазина у нас уже даже мусора не осталось – все расхватали. Деньги поделили пополам, Ашот позвонил тому в ресторан, сказал, какую сумму он этому мальчишке отдал, и тот ушел.

И тут Ашот достает откуда-то бокал из тех, что мы продавали, кладет его в коробочку, чтобы не разбился, отдает мне и говорит: «Подари это секретарше начальника цеха. Тогда она тебя всегда будет охотно звать к телефону». А у нас в семье в жизни такого заведено не было, чтобы к кому-то с подношениями. А он говорит: «Возьми и подари». Ну взял я. Приехал в поселок, к дому иду и понимаю, что если Ирка этот бокал увидит, то из рук уже не выпустит. Тогда я его во дворе припрятал, а в понедельник по дороге на работу забрал. Неудобно мне, в жизни я этого не делал, но пошел – если Ашот за несколько лет из ученика продавца до замдиректора магазина дошел, значит, он знает, что говорит.