Неродственные связи

– Тебе надо с Машей поговорить, – говорит тихо, и дыхание его тёплое вместо самого качественного в мире антидепрессанта. – Я пока схожу кое-куда, а ты поговори.

Он так и не снял пальто, и я только сейчас замечаю, какой он взъерошенный, а костяшки пальцев сбиты, травмированы. Чёрт, меньше всего я хотела, чтобы Сергей хоть как-то пострадал из-за Самохина. Ещё драка эта… господи, стыдно-то как, ужасно стыдно.

– Куда ты? – наверное, мой голос кажется слишком жалобным, но наплевать. Я сейчас не в том состоянии, чтобы думать о том, как выгляжу со стороны.

– Мне нужно отлучиться, не переживай. Я вернусь скоро.

Быстро целует меня в губы, подмигивает и выходит за порог моей квартиры.

– Мама, – тихий голос за спиной, и я медленно поворачиваюсь на голос. – Мамочка…

Маша стоит совсем близко. Сжимает в руках вафельное полотенце, комкает его, мнёт, а в глазах то ли вопрос, то ли сожаление.

Эх, насколько бы проще было, расскажи я Маше всё-всё раньше. Если бы не делала тайн из говнистой породы её отца, не обманывала, не скрывала. Это мои ошибки – ошибки, за которые я так дорого плачу сейчас. Но сделанного не воротишь, сказанного не поймаешь, придётся вываливать на дочь всё сразу. Надеюсь, она уже взрослая для того чтобы понять меня. А нет, то так мне и надо.

– Пойдём, выпьем чаю? – предлагаю и растягиваю губы в улыбке, но следы от пальцев Самохина причиняют боль.

Касаюсь руками этих мест, глажу, надавливаю, словно хочу напомнить себе, что именно я должна сделать сейчас.

Рассказать правду, не откладывая её в долгий ящик. Не гриммируя, не камуфлируя ложью.

Маша достойна правды. А я достойна того, чтобы избавиться наконец-то от Самохина раз и навсегда. Даже если это будет стоить нервного срыва моей дочери.

– Я поставлю чайник! – суетится Маша, и что-то в её голосе подсказывает: она в шаге от того, чтобы разрыдаться.

Маша – девочка неглупая, хоть и слишком наивная для своего возраста. Уверена, она многое поняла, просто боится озвучивать вслух. Прячется. Иногда правда настолько сокрушающая, что от неё хочется отгородиться самой толстой стеной в мире.

Мне всегда мечталось, что моей дочери не придётся выживать, не придётся сталкиваться с самыми неприглядными сторонами жизни. Хотелось, чтобы у неё всё сложилось намного лучше, чем у меня. Я готова была сделать для этого всё, помочь, направить, подсказать. Но, кажется, где-то я свернула не туда.

Тяжёлый комок эмоций подступает к горлу, когда я смотрю на нервные и порывистые движения Маши. Пока мы обнимались с Сергеем в коридоре, дочь подняла все стулья, подвинула стол, даже скатертью его накрыла. Словно бы делала всё, чтобы хоть чем-то себя занять, только не думать, не размышлять. Привычные механические действия всегда здорово отвлекают, а дочери есть от чего отвлекаться. Уж я-то знаю.

– Маш, присядь, – прошу и похлопываю по стулу рядом со своим. – Просто присядь.

Маша слушается, занимает выбранное мной место, а я протягиваю руку и накрываю её сложенные на коленях ладони.

– Мама, он… – быстрый взгляд в мою сторону, тяжёлый вздох, ощутимое напряжение волной в мою сторону.

– Он очень плохой человек, – отвечаю на невысказанный вопрос, и Маша всхлипывает. – Ты хорошая девочка, ты моя радость, гордость, счастье моё. Но я ненавижу твоего отца. После того, что он сделал… пытался сделать сегодня, ненавижу пуще прежнего.

– Я не видела ничего, только то, что Сергей Владимирович его бить начал. Задержалась в дверях, ничего не поняла, потом испугалась, – на одном дыхании тарахтит, будто бы боится, что я не услышу, не пойму. – Мама, он пытался что-то сделать тебе? Что-то плохое? Потому Сергей Владимирович набросился на него?

Маша хочет услышать ответ, она не хочет додумывать. И я понимаю, что о таких вещах действительно нужно разговаривать, чтобы не оставалось ничего в тени. Чтобы потом Самохину не за что было ухватиться, если он снова решит подобраться к нашей дочери.

Она должна знать правду. А я должна отважиться её озвучить.

– Да, дочь, он пытался меня изнасиловать.

Это действительно так. Сейчас, когда всё это осталось позади, я могу с уверенностью сказать: он бы сделал это со мной. И моих сил никогда бы не хватило с ним справиться.

Маша смотрит на меня секунду, другую, делает глубокий вдох, и из груди её вырывается всхлип.

– Я не понимаю… зачем ему это? Он… с ума сошёл, да?

Я пожимаю плечами.

– Знаешь, я никогда ничего плохого не говорила тебе об отце. Считала, что не имею права тебя его лишать, что мои обиды и наш конфликт с ним – в прошлом, но ты – главное. Твоё спокойствие, жизнь – то, ради чего мы с Самохиным должны наступить на горло нашему общему прошлому.

– Папа ведь всегда был рядом… Даже если не мог приехать, он присылал подарки. Помнишь, когда я в десять в больницу попала? Он прислал мне такого красивого медведя…

Я сглатываю, прикрываю на миг глаза и говорю:

– Это я.

– Что?

– Это я купила того медведя и сказала, что отец прислал. Ты так сильно его ждала, а я не смогла до Самохина дозвониться. Врач говорил, что тебе нужны положительные