Нерон

Быть может, слова Ганнибала были не более, как высокомерием молодости. Ненавидимый богачами своей страны и не имеющий других союзников, кроме тех, которыми он сам заручился, африканец не дерзнет атаковать город, состоящий в союзе с Римом, нарушая этим договор Карфагена.

К тому же грек находился в периоде сладостного опьянения: он проводил все время в объятиях Сонники или у ее ног, в прохладе перестиля, слушая лиры рабынь, игру флейтисток и глядя на танцовщиц из Гадеса, при чем возлюбленная венчала цветами его голову или возливала на нее дорогие благовония.

Иногда его мятежный дух путешественника и человека войны, привыкшего к движению и борьбе, возмущался этой слабостью. Тогда он бежал в город. Там беседовал со стрелком Мопсо и прислушивался к ропоту на Форо, где, не подозревая наступательных шагов Ганнибала на Сагунт, говорили о том, что, возможно, африканский вождь предпримет что-либо против них, и смеялись над его могуществом, ручаясь за крепость своих стен и еще более за покровительство Рима, который повторит на берегах Иберии свои победные сицилийские триумфы над карфагенянами.

У Актеона завязалась тесная дружба с кельтибером Алорко. Ему нравилась жестокая надменность варвара, благородство его чувств и почти религиозное почитание, которое он проявил к греческой культуре. Его отец, старый и больной, был царьком одной из народностей, которая в горах Кельтиберии пасла большие стада лошадей и быков. Он был его единственным наследником, и наступит день, когда он станет править этим грубым народом жестоких нравов, который в своем постоянном стремлении к краже лошадей создает войну, а в годы голода спускается с гор, чтобы грабить земледельцев долины. Отец с детства привозил его в Сагунт, и греческие нравы произвели на него такое сильное впечатление, что когда он стал юношей, его самым страстным желанием стало вернуться в приморский город; и теперь он жил в нем с несколькими слугами своего народа, держа великолепных лошадей и будучи уважаем сагунтцами почти как их гражданин; он становился глух к ласковым призывам старого властителя, близкого к смерти.

Его желанием было участвовать на праздниках в честь Минервы, чтобы восхитить греков города своей скачкой на конных состязаниях и завоевать лавровый венок. Он был очень благодарен Актеону, который, пользуясь влиянием Сонники, убедил городское начальство разрешить кельтиберу участвовать в числе всадников большой процессии, которая подымется в Акрополь, чтобы отнести первые колосья в храм Минервы.

В дни, когда афинянин ослабевал среди песен и ароматов, изнемогая от ласк гречанки, которая казалось сгорала в огне последней страсти своей жизни, он вскакивал на рассвете с ложа, перекидывал через плечо лук и, в сопровождении двух прекрасных собак, бежал в поля Сагунта охотиться на диких котов, которые спускались с ближайших гор.

Настал день праздника Панафиней. Молва о торжестве распространилась далеко за пределы Сагунта, и в город прибывали караваны грубых кельтиберов, чтобы поглядеть на греческие торжества.

Земледельцы оставили свои жатвенные работы и, одетые в лучшее платье, с рассветом стали стекаться в город, чтобы присутствовать на празднике богини полей. Они несли большие связки ржи, оттененные цветами, для приношения их в жертву, и шкуры белых ягнят, украшенные лентами, для возложения их на жертвенник.

Когда взошло солнце, город оказался наполненным многочисленной разнообразной толпой, которая сновала по Форо или спешила к берегам реки, чтобы присутствовать при конных бегах.

Возле Бэатис Пэркес было устроено большое ристалище, где должно было происходить состязание знатнейших граждан Сагунта. Сенаторы, охраняемые группой наемников, присутствовали на празднике, заняв места на длинных белых сидениях. Сыновья коммерсантов и богатых землевладельцев, вся сагунтская молодежь ждала сигнала начала бегов, опираясь на свои легкие копья и держа наготове повода своих лошадей, которые обнюхивали друг друга и кусались, чуя близость состязания.

Дали знак ехать, и все юноши, поставив левую ногу на ушко копья, вскочили на своих коней и помчались сплоченным эскадроном вдоль ристалища. Несметная масса народа разразилась криками восторга при виде великолепной группы наездников, почти распластавшихся на шее своих лошадей, как бы составляя с ними одно существо, высоко размахивающих своими копьями и окутанных пылью, сквозь которую виднелись вытянутые ноги животных и их животы, почти касающиеся земли. Горячие бега длились много времени. Но постепенно наездники, менее искусные или на худших лошадях, стали отставать, эскадрон заметно уменьшался. Последний, остающийся на ристалище и все время скачущий впереди остальных, должен был получить венок, и толпа билась об заклад на кельтибера Алорко или афинянина Актеона, которые находились с первого момента во главе наездников.