Нерон

Он видел, что лицо Алорко слегка омрачилось, словно ему говорили о чем-то тягостном, чему противились его чувства. Воины пристально глядели на него, выражая глазами восторг и подтверждение словам старика. Алорко со вниманием слушал речь старика, и когда тот кончил, он после долгого молчания сказал несколько слов и сделал головой знак согласия.

Этот суровый люд принял с криками восторга решение своего главы и толпою вышел из дома, как бы спеша поделиться новостью с остальными.

Когда грек и кельтибер остались одни, последний сказал с грустью.

— Актеон, завтра я уезжаю со своими. Я вступаю в исполнение обязанностей главы народа. Я должен вести его в сражение.

— Могу я сопровождать тебя?

— Нет. Я не знаю, куда мы идем. У моего отца был могущественный союзник, которого я не могу назвать тебе, и теперь он призывает меня, не говоря зачем. Весь народ проявляет большой восторг по поводу этого похода.

После долгой паузы Алорко добавил:

— Ты можешь оставаться здесь до тех пор, пока пожелаешь. Мои сестры будут повиноваться тебе, как если бы ты был самим Алорко.

— Нет, после твоего отъезда мне здесь нечего будет делать. За один день я видел достаточно, чтобы ознакомиться с кельтиберами. Я возвращусь в Сагунт.

— Счастлив ты, что можешь вернуться к греческой жизни, к пирам Сонники, к сладостному покою этих торговцев. Да не нарушится никогда этот покой и да будет мне возможно вернуться туда в качестве друга.

Оба долго молчали, как бы мысленно взвешивая свои мрачные соображения.

— Ты вернешься из этого похода, нагруженный богатствами, — сказал грек, — и приедешь в Сагунт, чтобы весело поистратить их.

— Да будет так! — пробормотал Алорко. — Но я чувствую, что никогда нам больше не придется встретиться, Актеон. Если же мы свидимся, то лишь для того, чтобы проклясть богов, предпочитая не знать этой встречи. Я уезжаю, не зная куда направлюсь, и быть может, пойду против самого себя.

Они больше не говорили, боясь высказать свои мысли.

Грек и кельтибер сердечно расцеловались. Потом, как последний прощальный привет, в знак братской дружбы, поцеловали друг друга в глаза.

V. Нашествие

Красавица Сонника думала, что навсегда потеряла Актеона. Его внезапный отъезд она объясняла капризом непостоянного афинянина, вечного путешественника, побуждаемого лихорадочной потребностью видеть все новые страны.

Одним богам лишь ведомо, куда помчится эта скитающаяся птица, после своего посещения Кельтиберии. Быть может, он останется с Алорко, быть может, станет воевать с этими варварами, и те, покоренные его культурой и лукавством, кончат тем, что создадут ему царство.

Сонника предполагала, что афинянин не вернется, что ее краткая весна любви походила на беглое счастье женщин, которые были близки богам, когда те спускались на землю. Она, столь равнодушно и насмешливо относящаяся к чувствам, проводила дни, плача на своем ложе, или бродя по ночам, как тень, по большому саду, останавливаясь у грота, где грек впервые развязал пояс ее туники. Рабы дивились неровному и жестокому настроению своей госпожи, которая то плакала, как девочка, то, охваченная приливом жестокости, приказывала наказывать всех.

И однажды, неожиданно грек появился перед, виллой на запыленной и вспотевшей лошади, отпустил сопровождавших его варваров с жестокими лицами, побежал с раскрытыми объятиями к трепещущей Соннике и все кругом, казалось, ожило; госпожа улыбалась, сад казался более прекрасным, на террасе сверкали с большим блеском перья редких птиц, веселее звучали флейты, а рабам, освобожденным теперь от наказаний, казались более мягким воздух и более ясным небо.

Вилла Сонники вернулась к своей веселой жизни, словно хозяйка ее воскресла. Ночью был устроен в большом триклинии пир; прибыли приглашенные молодые эстеты, друзья Сонники, и даже Эуфобию философу нашлось место, без предварительной борьбы с палками рабов.

Сонника улыбалась, слушая Актеона. Гости заставили его рассказать о путешествии в Кельтиберию, удивляясь нравам народа, которым правил Алорко. Эуфобий не скрывал своего удовольствия по поводу того, что у него есть столь могущественный друг, и говорил, что отправится на некоторое время туда, чтобы покойно пожить, не прося, как подаяние, хлеба у купцов Сагунта.

Для афинянина вернулась весна любви. Он проводил дни на даче у ног Сонники, глядя как она пряла волну ярких цветов или как с помощью рабынь украшала свое тело. С наступлением вечера они отправлялись в сад и ночь застигала их в гроте, крепко прижавшихся друг к другу, слушающих, как сладкую и монотонную мелодию, пенье водяной струи, стекающей в алебастровую чашу.