Больше они не сказали друг другу в этот день ни слова.
Но все изменилось, тем не менее. Во-первых, Леха, словно бы устыдившись своей слабости, с новыми силами взялся за учебу и вскоре начал выкарабкиваться из ямы. Во-вторых, их дружеские отношения с Вадимом, поначалу похожие на обязанности, постепенно стали более искренними. Примерно через месяц можно было подумать, что они дружат как минимум с абитуры, настолько они привязались друг к другу.
А тем временем зима все-таки сдала свои позиции и училище стремительно захватывала весна. Вчерашние снежные горы почернели и просели, но все еще не таяли, слишком уж велики они были. По дорогам весело бежали ручьи, а когда днем светило яркое мартовское солнце, то хотелось просто радоваться жизни. Эти веселые ручьи размыли подтаявший лед и смыли следы крови на углу общежития. Больше ничего в природе не напоминало о февральской трагедии. Да что в природе, в памяти сокурсников Мороза события тех дней подернулись дымкой забвения и перестали занимать людей. К слову сказать, не столь уж велика оказалась на поверку любовь окружающих к самой фигуре Мороза. Из многих разговоров и реплик, Вадим обнаружил, что при жизни абсолютное большинство сокурсников просто-напросто опасалось его взрывного характера, своеволия, нежелания понимать окружающих его людей. Именно поэтому все вели себя так, будто уважали его. На самом деле уважали его немногие. Большинство наоборот не испытывали к нему ничего, кроме презрения. Или ненависти, если он в чем-то перешел им дорогу. И таких, надо сказать, было совсем не мало!
К началу марта завершился срок их невольного заточения в общаге и все вернулось на круги своя. Едва ли не каждый день Вадим, получив пропуск, мчался на автобусную остановку, чтобы отправиться к любимой. Автобусы, как назло, ползли медленно и постоянно опаздывали, так что временами он не выдерживал и, ругая общественный транспорт на чем свет стоит, мчался пешком. Ведь им надо было сказать друг другу так много, а времени было так мало…
А весна, тем временем, все решительнее вступала в свои права. В тех местах, где земля и асфальт очистились от снега, появились уже проплешины сухой земли. В училище бригады курсантов по пятнадцать — двадцать человек «делали весну». А именно: раскидывали лопатами снег из высоченных сугробов по обочинам. Разбросанный снег таял уже через пару дней и после этого оставалось еще вымести оставшийся после зимы песок. На этом весна считалась уже окончательно пришедшей в военное училище.
Комната в общаге… Как много значат эти слова для курсанта, прожившего два года в казарме, где с утра до вечера грохот и крики. Где ты на виду у всех, где ты слышишь о чем разговаривают соседи, а они слышат тебя. Где ты видишь, чем занимается в двадцати метрах от тебя, в соседней располаге, курсант из соседнего взвода, а он видит чем занимаешься ты. Где орет музыка, которая, может быть, тебе не нравится и крутят по видаку боевики, не всегда интересные тебе. Где двухъярусные кровати, отбои и подъемы, дежурные, светящие по ночам фонариками в лицо, пересчитывая личный состав. Где негде вскипятить чай, а блага цивилизации в виде чайника и контрабандной электроплитки существуют только в каптерке и только для очень немногих. Где воруют зубную пасту из тумбочек и хлястики от шинелей. Где никогда нельзя оставить ничего ценного даже ночью. Где днем нельзя лежать на кроватях, да и самые кровати обязаны быть выровнены, словно строй факультета на параде. Где громадный общий туалет и умывальник, в котором не предусмотрена горячая вода. Где летом невыносимая жара и духота, а зимой гуляет ветер. Где нельзя расслабиться ни на секунду…
И вот, когда ты прожил два года в таких условиях и научился, наконец, ценить простые радости жизни, такие как горячий душ и обжигающий чай, возможность поваляться в обед на кровати и без страха положить в тумбочку ценную вещь, только тогда ты поймешь, что значит для курсанта-второкурсника комната в общежитии. Конечно, и она не панацея. Здесь нельзя иметь электроплитку, но можно иметь электрочайник. А это уже огромное достижение.
Ведь, казалось бы, простая вещь — чай. Кружка кипятка с чайными листочками. А сколько удовольствия! И дело даже не в самом чае. Дело — в кипятке! Два казарменных года курсант видел горячий чай лишь изредка. В кухонном наряде, на варке, в наряде по столовой, когда сам накрывал на стол и мог второпях хлебнуть обжигающего напитка, да еще дома, в отпуске. Все же остальное время достается ему какое-то пойло. В казарме он пить не может — нечем вскипятить. А в столовой, разлитый за полчаса до прихода курса по стаканам чай остывает к моменту приема пищи и уже не доставляет никакого удовольствия. И это летом, а уж зимой-то и говорить нечего. Хорошо если он вообще не будет холодным. Может быть поэтому многие люди, до армии не переносившие горячий чай, да и кипяток вообще, после армии признают только свежевскипевший чай, и терпеть не могут остывшего.