Несносный ребенок. Автобиография

Начался показ. Розанна держала меня за руку с одной стороны, Жан Рено – с другой. Три тысячи шестьсот пингвинов пришли посмотреть приключения в «Голубой бездне». Музыка Эрика Серра. Черно-белые кадры. Маленький босоногий Жак бежит по утесам Аморгоса. До того момента все шло хорошо. Публика расслабилась. Совершенно неожиданно в нижней части изображения я увидел полоску следующего изображения, как будто пленка поднялась к потолку. Это было незначительно, но постепенно все усугубилось, и через пять минут мы уже видели верхнюю часть следующей картины. Пот выступил у меня на лбу.

– Кадр!!! – крикнул кто-то в зале.

Внезапно я заметил человека в костюме, который пробирался по моему ряду прямо ко мне.

– Мсье Бессон, у нас небольшая проблема. Боковой зажим проектора номер один не работает, и изображение поднимается, – прошептал он мне на ухо. – В настоящий момент у меня есть парень, который зажимает его пальцем, но это больно, и он долго не продержится. Так что мы либо остановим показ, чтобы произвести ремонт, либо оставим все как есть.

Я не знал, что такого совершил, почему небеса постоянно так испытывают меня.

Не знал, за что мне приходится платить. У меня раскалывалась от всего этого голова, но прежде чем ответить на глобальные вопросы, мне следовало дать ответ на текущие.

– Я сейчас пришлю вам пятерых своих коллег, которые будут держать зажим до конца фильма, – уверенно сказал я.

– Окей, – ответил он, как солдат, довольный, что обо всем доложил старшему по званию.

Я прошелся по залу и собрал пятерых своих товарищей, которые сидели в разных местах, и киномеханик проводил их в проекторскую.

Через несколько минут, которые показались мне вечностью, изображение восстановилось. Весь остаток фильма я провел в поту, каждые пять минут отслеживая тот момент, когда палец одного моего товарища сменял палец другого. Показ превратился в ад. Это было как если бы я провел два часа с раскрытой пастью у дантиста.

Конец фильма я воспринял как облегчение и, вопреки ожиданиям, мы заслужили долгую овацию. Публика аплодировала стоя. Она посмотрела фильм. Мой фильм. Там, где я видел только палец на зажиме, они увидели Жака и Энцо, Джоану и дельфинов. Я даже увидел несколько заплаканных лиц. Напряжение спало. Утренний показ для прессы был катастрофой, вечерний – счастьем. Те, кто снимает фильмы, и те, кто их смотрит, определенно относятся к одному и тому же лагерю.

Следующий день был днем циников.

«Французский фильм» опубликовал таблицу мнений критиков. Двадцать кинокритиков каждый день давали оценки фильмам.

Они ставили от одной звезды до четырех и «пальмовой ветви», которая отводилась для шедевров.

«Голубая бездна» получила единогласный «ноль».

Фильм получил такую оценку впервые в истории фестиваля. Пресса была единодушна. «Голубая бездна» – это дерьмо.

Эта благая весть пришлась на наш пресс-день. Нам предстояли двадцать пять интервью, в соответствующем настроении. На первое я пришел с Жаном Рено. Мы совершенно пали духом, но цеплялись за воспоминания о вечернем показе. Журналистка опоздала. Она сообщила, что опечалена. Правда, мы два года ничего не снимали, поэтому все так и получилось.

У нее на шее болтались двадцать пять пропусков на все фильмы и все вечеринки. Это естественно, ведь она отвечала за раздел культуры в журнале «7 дней».

– Итак, у меня не было времени посмотреть фильм, но я хочу задать вам несколько вопросов.

Начало вышло совсем плохое. Мы были не в том настроении, чтобы сносить оскорбления. Свою дозу мы уже получили.

– Первый вопрос: итак, Жан-Люк Бюиссон, какое у вас впечатление от того, что ваш первый фильм открыл Каннский фестиваль?

Мы с Жаном потеряли дар речи. Может, где-то есть скрытая камера, и это розыгрыш? Но журналистка со спокойной совестью ожидала ответа. Я любезно поправил ее ошибки и уточнил, что «Голубая бездна» – мой третий фильм.

– Ах! Значит, «Подземка» – ваш фильм? – спросила она с ехидной улыбкой.

Впрочем, о «Последней битве» она никогда не слышала.

Должно быть, ее назначили на отдел культуры две минуты назад, другого объяснения я не находил.

– А вы, Жан Рено? Итак, вы сыграли вашу первую роль в кино. А чем вы до этого занимались?

Она немного перегнула палку, и я видел, что мой Жан напрягся, как тетива у лука. Это могло ей дорого обойтись. Жан встал, распрямил плечи и принялся орать, как древний глашатай.

На журналистку обрушился шквал оскорблений и плевков.

В таких ситуациях Жан бывает неуправляем.

Журналистка сжалась в комочек, как мышь, обезумевшая от трубных звуков слона. Кончилось тем, что она собрала вещички и выскочила из помещения со слезами на глазах.

Жан расхаживал взад и вперед, как боксер на ринге после победы нокаутом.

– Блин, отлично получилось! – бросил он наконец.

Мы расхохотались. В самом деле, было приятно выпустить пар, который накапливался на протяжении нескольких недель.

Остальные интервью никаких впечатлений не оставили. Половина журналистов не видела фильм, вторая половина упивалась нашим премьерным провалом.