Несовершенное

Первухин продолжал стоять на месте со своим букетом, не зная, как поступить. С головы его непрерывно стекала вода, и он то и дело вытирал лицо, чтобы видеть окружающий его ужас. Перо отказывается описывать душевное состояние человека шестнадцати лет, который впервые в жизни решил рассказать о своих чувствах, но подвергся издевательствам. Возможно, его посещала мысль разделить букет надвое или отдать его целиком матери невесты. Только кто знает, что придумает в ответ жестокосердная, оказавшая ему ледяной прием? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться – поиск повода для унижения ближнего своего есть самое простое из человеческих дел. Люди не могут предвидеть все на свете, не все могут мгновенно реагировать на изменившиеся обстоятельства, а если ты несколько месяцев набирался решимости сделать красивый глупый поступок, но, сделав его, оказался в дурацком положении, то отсюда и вовсе почти никто не выберется с прежним лицом.

Сашка придумал только демонстрацию. Он положил мокрые розы на пол, развернулся и неожиданно для своих мучительниц вышел в подъезд. В чем был. Светкина мама побежала за ним, забыв сразу захватить куртку и ботинки незадачливого жениха, догнала его, но не смогла ни остановить, ни передать отсутствующие в ее руках вещи. Она стремглав вернулась домой, схватила в охапку чужое добро и вновь бросилась вдогонку за его обладателем. На улице лежала темнота, шел холодный дождь, и никого не было видно. Герой успел в носках ушлепать по ледяным лужам за близкий городской горизонт, не оставив признаков своего присутствия или свидетелей.

– Вы виделись с ним потом? – спросил интервьюер.

– Нет, – коротко ответила актриса, не посчитав нужным снабдить свой ответ подробностями. Впрочем, какие могут быть подробности у отрицательного ответа? Только мотивировочные, а здесь как раз все было совершенно ясно.

– Как вы думаете, почему у людей, с которыми я разговаривал до вас, сложилось впечатление, будто вы общались с Александром и в школе, и даже по ее окончании?

– Потому что наш так называемый город в сущности – деревня, – раздраженно выпалила Светлана Ивановна. – Или ваш Первухин умел красиво врать. Впрочем, врать красиво ему бы и не понадобилось – в такие вещи у нас верят с особой готовностью.

Самсонов выслушал собеседницу молча, делая конспективные заметки в своем блокноте и не задавая вопросов. После разговора с Ногинским та сама построила свой рассказ в нужном любому журналюге русле. Только Светлана Ивановна ошиблась в главном: ее визави оказался неординарным представителем своего славного цеха.

– Вы жалеете его? – спросил он с бесцеремонностью распорядителя дома терпимости.

– Что вы имеете в виду? – гордо вскинула голову актриса.

– То самое, что спрашиваю, – пожал плечами Самсонов. – Вам его жалко теперь?

– Нет, – резко выпалила Светлана Ивановна, на сей раз без паузы. Она не смотрела на интервьюера, а принялась сосредоточенно перебирать свои гримерные принадлежности.

– Ну что ж, – хлопнул себя по коленям Николай Игоревич и встал со стула. – Спасибо за беседу. Вы мне очень помогли.

– Зачем вы вообще приплели меня к этой истории? – недовольно вскинулась женщина. – Я ему не жена, не невеста. Так, бывшая одноклассница. Я ведь не единственной девчонкой была в нашем классе. Вы что, всех обходите?

– Да нет. Я, видите ли, действую в ситуации жесткого цейтнота и к вам пришел исключительно по наводке своего предшественника. Не имел о вас ни малейшего представления.

– А что вы собираетесь обо мне написать?

Самсонов задумался на короткое время, затем в нерешительности пожал плечами:

– Видимо, ничего. Я ведь пишу о Первухине, а не о вас. До свидания.

Журналист с чувством собственного достоинства в каждом движении коротко поклонился и вышел прочь – сначала из гримерной, потом из тира, затем из "Балагана".

Недоумение его росло с каждым часом работы над роковым очерком. Осудить взрослую женщину, без малого четверть века назад отшившую какого-то двоечника, бабника и хулигана, он не мог, но свежим воздухом после подвала дышал с большим удовольствием. Самсонова занимали некоторое время размышления о путях, приведших выпускницу МГУ в подвал бывшего детского сада, но эпоха дала много примеров неизмеримо более драматичных судеб. Николай Игоревич не стал тратить себя по пустякам, а просто вернулся в редакцию. Последний телефон в списке Ногинского определенно принадлежал матери покойного. Разговор с ней заранее вызывал тягостное ощущение под ложечкой, поэтому даже звонить ей Самсонов не хотел, отложив до вечера. Наскоро перекусив чужой едой из общественного холодильника, он поспешил в школу, с которой и закрутилась вся история.