Несравненная

Первым из-за стола поднялся Гужеев, сердито отшвырнул салфетку и пошел, не оглядываясь, тяжелым шагом, прижимая руку к левой стороне груди. Он снова ощутил ползущую по спине холодную змею, и ему показалось, что она добирается до сердца, которое бухало тяжело и надсадно. И не было ему уже никакого дела до того, что происходило за его спиной. Да пропади оно все пропадом! И зачем только пошел на поводу у Естифеева...

Сам же Семен Александрович помедлил, не торопясь вставать, и даже сказал, оглядев почти нетронутый стол:

— Благодарствуем за развлечение. Угощайтесь, кушайте-пейте, добра здесь на всех хватит. Только не подавитесь!

И лишь после этого встал, выпрямившись в полный рост, двинулся следом за Чистяковым и Селивановым, которые уходили столь поспешно, словно убегали от погони. Вытянувшись цепочкой, члены Ярмарочного комитета миновали казаков, добрались до колясок и там засуетились извозчики, захлопали вожжи, донесся глухой стук колес, и скоро разом все стихло. Ни одного человека, ни одной коляски — как ветром сдуло!

Черногории вытащил из кармана руку и облегченно вытер о белую, накрахмаленную манишку потные пальцы, которые уже сводило судорогой — вот как крепко сжимал он рукоять браунинга, готовясь к самой плохой развязке, если бы таковая случилась. На манишке остались темные полосы, а Черногории, вытянув перед собой руку, удивленно ее разглядывал и пытался понять — неужели бы выстрелил?

Трое официантов растерянно переглядывались между собой, не зная, что им делать. Куда податься? Ехать не на чем. Здесь остаться? Приказания не было.

— Да вы не волнуйтесь, ребята, — разрешила их сомнения Арина, - как Семен Александрович сказал? Ешьте, пейте и угощайтесь. Вот и садитесь за стол, сами, наверное, голодные. Николай Григорьевич! Миленький! Прошу к нам! И казачков своих веди! Все за стол! Гулять нынче будем! А мы, Иван Михайлович, давайте пока пройдемся, уж будьте любезны, не откажите в малой просьбе.

— С удовольствием! — Петров-Мясоедов выбрался из-за стола, взял Арину под руку, для чего ему пришлось согнуться, и осторожно повел ее, направляясь к горе Пушистой, которая едва проявлялась из темноты своими грозными очертаниями.

— Иван Михайлович, понимаю, что вы удивлены. Так вот, чтобы не удивлялись, я сразу хочу вам сказать... — Арина замолчала, подыскивая слова.

— Так и говорите — сразу, — подбодрил ее Петров-Мясоедов, — без предисловий.

— Хорошо. Почетный прием вам устроили для того, чтобы вы помогли этим господам добиться решения в вашем ведомстве о строительстве железной дороги до Иргита. Узнали, что вы являетесь моим поклонником, и поэтому я тоже здесь оказалась, и должна была не только петь, но и... понимаете сами. Я согласилась, потому что у меня к вам имеется личное дело. Там, возле столов, находится коробка с бумагами. Эти бумаги передали мне инженеры со станции Круглой, я ничего в них не понимаю, знаю только одно — воруют на строительных подрядах безмерно. А главный вор — Семен Александрович Естифеев. Возьмите эти бумаги и поговорите с инженерами, их фамилии — Свидерский и Багаев.

— И цель этого предприятия совершенно ясна — вы решили сжить со света Естифеева.

— Как же вы прозорливы, Иван Михайлович!

— В иронии вам не откажешь, Арина Васильевна, но она, пожалуй, неуместна. Прежде чем дать какой-либо ответ, я предпочитаю заранее знать все обстоятельства дела. А еще предпочитаю угадывать, что последует за моим ответом.

— Какой же вы скучный человек! Я ведь ясно все сказала! А вы мне скажите — да или нет! Зачем эти пространные разговоры?!

— А вы не допускаете мысли, что мне приятно с вами разговаривать? И даже приятно видеть, как вы сердитесь.

Арина отскочила, словно ее ужалили, и голос зазвенел:

— Только не надо мне говорить комплиментов! Я их наслышалась — под завязку! Скажите, какие ваши условия? Деньги? Постель?

И тут, как ни была разгневана Арина, она все-таки увидела в тусклом, шатающемся свете, как у Петрова-Мясоедова тяжело сжались огромные кулаки. Он нависал над ней, как гора Пушистая, и шумно сопел. Показалось даже, что он сейчас ударит. Арина невольно закрыла лицо руками. И отняла их лишь тогда, когда услышала после долгой паузы голос Петрова-Мясоедова. Голос звучал, на удивление, совершенно спокойно:

— Вас извиняет лишь одно обстоятельство, Арина Васильевна, а именно то, что вы женщина. Будь на вашем месте мужчина, я бы его даже на дуэль вызывать не стал. Просто взял бы и придушил. Когда я вам дал такой повод, что вы обращаетесь со мной, как с последним мерзавцем? Просите помощи, предлагая за это взятку и... и черт знает что! А я дворянин, будет вам известно, и мне хорошо знакомо такое слово, как честь.

— Иван Михайлович, простите, если я вас обидела, я не хотела...

— Пойдемте, где ваши бумаги?

Они молча вернулись к столам, и Арина, забрав коробку у Ласточки, передала ее Петрову-Мясоедову. Он, не развязывая бант, сдернул ленту, отбросил ее вместе с крышкой в сторону и прошел к столбу, где было больше света. Арина, не отставая ни на шаг, встала у него за спиной.