Прошарашились мы по тундре часа четыре, но никаких озер так и не нашли, хотя, по Кешиным рассказам, ходу до них было не более часу. Не встретили мы ни одного оленя, ни одного зайца, ни одной куропатки, ни одной утки и ни одного гуся. Словом, никакой дичи вообще! И когда мы уже повернули назад, поняли, что озерами по своей географической малограмотности, Кеша, видимо, считал речку Цветкова, которая бойко бежала по кочковатой тундре, а в трех местах разливалась довольно широко. Вот эти-то разливы и считал Кеша озерами. Но когда мы поняли это, наши собачки уже были спущены с поводков и свободно носились по тундре, распугивая все живое на несколько километров вокруг. Правда, гусей на дальнем, противоположном берегу «озера» мы заметили, но, пока добрались туда, птиц уже и след простыл — они попрятались в необозримом кочкарнике. Попробуй, найди их тут без собак!
Наши дамы запросились домой, потеряв всякую надежду на удачу. Сопровождать их отправился Валера, мы же вчетвером (Шеф, Альберт, Коля и я) решили углубиться еще на несколько километров к западу — вдруг да повезет! Верный своей клятве, Кешино ружье Валера оставить не решился, так что на четверых у нас было всего две единицы оружия: карабин на плече у Шефа и двуствольное ружье двенадцатого калибра у Коли.
Однако в этот раз в удаче нам было, видимо, категорически отказано. Глубокой ночью вернулись мы в лагерь, и единственным нашим трофеем были роскошные оленьи рога, которые Альберт нашел в тундре. Дома мы с удивлением обнаружили, что наших дам с Валерой нет, и они не приходили. Мы уже начали строить планы розысков, когда под утро они явились, но не с запада, а почему-то с севера, чуть живые от голода и усталости. Ай-ай-ай, геологи-тундровики, имея компас и карту, умудрились заблудиться в абсолютно ясной ситуации.
26 июля
Свирепейший пурговый северо-восток дул всю ночь и здорово набедокурил у нас в лагере. В моей палатке (она кухня, столовая и склад одновременно) он порвал проволочные(!) растяжки и повалил печь.
Шеф в гневе: ходит и рычит на всех, в особенности же на меня. То ли вчерашняя неудача тому виной, то ли погода, то ли просто дурное настроение — бог весть! Вчера за утренним чаем (тогда у него было хорошее настроение) он рассказывал нам, как работал по контракту с королевской фирмой в Афганистане. Сколько было у него там слуг и как они ловили любое желание, едва мелькнувшее в глазах хозяина. Чувствовалось, что здесь ему этого очень недостает.
Исправив все, что набедокурил у меня в палатке ветер, приготовил я завтрак (пришлось перейти на тушенку и другие консервы — рыба и мясо, купленные в магазинах Хатанги, кончились). Сегодня все наши геологи идут в свой первый маршрут на тот самый канонический разрез мыса Цветкова. Обед заказан мне к четырем часам. Всех собачек они взяли с собой — я в лагере совершенно один. Часов около двух, когда я возился с обедом возле большого костра, разложенного на галечной терраске у нашего ручейка, в море у меня за спиной раздался громкий треск и сильный плеск воды. Я подумал было, что это рухнула одна из бесчисленных ледяных глыб торосящегося льда, оглянулся, и волосы под шапкой встали у меня дыбом: в крошеве льда, огибая огромные ледяные глыбы, наш лагерь обплывал огромный белый медведь. Повернув морду, он смотрел на меня маленькими сверлящими глазками, морда его была вымазана какой-то кровавой мерзостью (видно, жрал недавно падаль), а северо-восточный ветер доносил до меня (так мне, по крайней мере, казалось) его смрадное дыхание. Проплыв метров сто пятьдесят, медведь вылез на берег, отряхнулся и вразвалочку пошел на север, пару раз оглянувшись на меня. (Там, на севере, на разрезе работают наши геологи, но, во-первых, у Шефа с собой карабин; главное же — с ними собаки.) Как же медведь так незаметно подкрался-то ко мне?! Хорошо, что я сидел у костра (белый медведь совершенно не переносит дыма и огня, как, впрочем, и большинство зверей), хорошо, что здесь, на побережье, так много дров (не то что в континентальной тундре, где каждая щепка — редкость). Хоть этот красавец и занесен в Красную книгу, но не дай бог с ним встретиться: существо это гораздо более коварное и свирепое, чем наш добродушный бурый мишка. Ведь белый его собрат — охотник, испокон веку привык считать все, что движется (кроме, разумеется, ледяных торосов), своей добычей. В данном случае — меня.