Нет другой двери… О Гоголе и не только

Но судьба ли сжалилась над бедными студентами, или, как говорят, сердце сердцу весть подало, только настал и для студентов счастливый день, в который они увидели наконец желанного Гоголя. Это было 1-го октября 1851 года. В послеобеденное время, часа в четыре или в пять, студенты пользовались по-своему свободным от учебных занятий временем; одни гуляли по посаду, другие, оставшиеся в комнатах, или читали, или ходили… Один, помнится, играл на скрипке. Вошедший в это время в комнаты старших студентов профессорский слуга, по физиономии и приемам лучший тип гоголевского Петрушки, объявил, что сейчас придет отец Феодор с Голицыным.

“Так что ж?” – спрашивают студенты. – “Только-с! так приказано сказать”, – и с этими словами он вышел из студенческих комнат, где в ожидании гостя порядок нисколько не изменился. Через несколько минут показался в дверях почтенный наставник студентов в сопровождении псевдо-Голицына. Студенты встали. Некоторые, видя в незнакомом посетителе знакомые черты, заметили вполголоса: “Это Гоголь!” Отец Феодор, подойдя к группе студентов, сказал: “Вы, господа, просили меня (полновесное спасибо тому товарищу, который передал почтенному наставнику единодушное желание студентов) представить вас Николаю Васильевичу Гоголю – я исполняю ваше желание”. Обращаясь потом к дорогому гостю, он прибавил: “Они любят вас и ваши произведения”».

«Не берусь, да и мудрено слишком передать, – замечает далее мемуарист, – что чувствовали в это время воспитанники, смотревшие прямо в лицо Гоголю, которым грезил каждый из них, как грезят пансионерки черными усами и эполетами. Очень естественно, что при такой неожиданности студенты не сказали ни слова. Молчал и Николай Васильевич. Он казался нам скучным и задумчивым. Это обоюдное молчание продолжалось несколько минут. Наконец один из студентов, собравшись с мыслями, сказал за всех: “Нам очень приятно видеть вас, Николай Васильевич, мы любим и глубоко уважаем ваши произведения”. Николай Васильевич, сколько можем припомнить, так отвечал приветствовавшим его духовным воспитанникам: “Благодарю вас, господа, за расположение ваше. Мы с вами делаем общее дело, имеем одну цель, служим одному Хозяину… У нас один Хозяин”. Начав говорить несколько потупившись, Николай Васильевич произнес последние слова, устремив глаза к небу. Заметно в нем было какое-то смущение; он хотел сказать еще что-то, но как будто не нашелся и вслед за тем навсегда раскланялся со студентами, произнеся последнее “прощайте!” Только теперь очнулись воспитанники от тупого чувства, в которое повергла их неожиданность появления Николая Васильевича, и он вышел из дверей академических комнат при дружном, но отрывистом рукоплескании студентов».

О популярности Гоголя в стенах Московской Духовной академии сохранилось еще одно свидетельство ее бывшего студента – митрофорного протоиерея церкви Священномученика Ермолая на Козьем болоте (на Садовой) в Москве отца Сергия Модестова. По его словам, многие выдержки и типичные выражения из «Мертвых душ» некоторые из студентов знали наизусть. «Помню, – рассказывает он, – наш товарищ из Тверской семинарии Владимир Николаевич Ретивцев, впоследствии монах и епископ Хрисанф, один из даровитейших, особенно любил декламировать эти выдержки. О Гоголе даже на классе Священного Писания читал лекции известный о. архимандрит Феодор Бухарев, причислявший Гоголя чуть ли не к пророкам-обличителям вроде Иеремии, плакавшим о пороках людских» [148]

.

Близость взглядов своего профессора и Гоголя отмечали и казанские ученики архимандрита Феодора. Так, Валериан Лаврский, впоследствии протоиерей, записал в своем студенческом дневнике за 1856 год: «А замечательное сходство между идеями о. Феодора и идеями Гоголя; ныне мы читали его переписку с друзьями: при этом старшие студенты беспрестанно поражались удивительным сходством между идеями и даже выражениями того и другого. Известно, что они были коротко знакомы; но кто из них у кого заимствовал этот дух и взгляд? – Невероятно было бы думать, что духовный от светского» [149]. И тем не менее совершенно очевидно, что в данном случае Гоголь повлиял на архимандрита Феодора.

Судьба отца Феодора в некотором смысле противоположна судьбе Гоголя. Оба стремились внести христианские начала во все сферы человеческой жизни – личную, семейную, общественную. Но направление их в следовании по этому пути было противоположным. Отец Феодор впоследствии подал прошение о снятии с себя сана и выходе из монастыря (хотя был, по его словам, «монахом не фальшивым, а по совести»), оправдывая свой поступок тем, что собирался проповедовать христианство в миру, – он стал литературным критиком и церковным публицистом [150]. Гоголь, напротив, тянулся к монашеству из мира, который не мог вполне его удовлетворить.