Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Пробовал я помочь этой библиотеке книгами, так их передали в новую образцовую, показательную, из кирпича строенную библиотеку.

Проехали мы семейкой до Диксона. Есть ещё куда бежать, скрыться, при старании и пропитаться, и обогреться русским людям, да и «братьям» тоже, которые покуражатся-покуражатся, а потом на коленях в Россию полезут — спасенья искать. Сотни, тысячи километров бездушия и безмолвия. Те станки и деревеньки, что возникли вынужденно в 20-30-е годы, умолкли, стёрлись с берегов Енисея-батюшки. Лишь он спокойно, неутомимо, овеянный дымом горящей тундры, несёт свои широкие воды, и вечерами до того красив, спокоен и величав, что со слезами благодарности глядел я на него и верил, что он-то всё-таки будет вечен и переживёт нас, пытающихся его и всё живое на свете изгадить и умертвить.

Мимоплавом и в Игарке был опять, но больше на таком судне не поплыву. Лень одолевает, сытая блажь охватывает, ни делать чего-то, ни думать неохота, а только бы спать, есть да развлекаться, желательно с туристочками, что и делали многие и охотно, а я уж стар.

До этого был в глухой туруханской тайге, на совершенно дикой реке Тынэп, и неудачно. От жары и духоты был такой овод, что валил и скот, и зверя. Пауты с воробья величиной гудят, набрасываются тучей и сразу в кровь секут. С часу ночи и до шести утра можно было вздохнуть, сварить еду и оправиться по большому. Рыба с Тынэпа ушла в притоки и в верха, ту, что была в ближних порогах, я выловил в первые же сутки, потом пять суток ждали вертолёт в полном бездействии, в нагретой избушке. Рыбы килограмм тридцать пропало, хотя я её солил крепко. Было несколько сигов-красавцев, с великими стараниями и восторгом выловленных мною на удочку. Вечером сиг выходил на плёс и безбоязненно кормился подёнками и стрекозами, падающими на воду, и мне иногда удавалось обмануть дурака на наживленного паута, но рыба сильная, губы у неё слабые, и поскольку подсачника наш брат сибиряк не имеет, то редко удавалось подвести сига к резиновой лодке, и ещё реже — поднять на борт. Однако наловил рыбы, но... проквасил. Один день в тайге в тени было плюс 48! — такая климатическая судорога случается иногда на Севере.

Я обретаюсь в деревне, приехал на сессию краевого Совета. Обман кругом, особенно насчёт экологии, хочется выползти на трибуну, тряхнуть партийную челядь и сов. общественность. Пропадём ведь, а партия расхватухой занялась, имуществом обзаводится, дачи строят, машины гребут!..

Марье моей завтра, 22 августа, стукнет 70 лет, а три дня назад сравнялось три года со дня смерти дочери. Лежит под берёзами и не знает, как подросли её ребятишки, ради которых она и сердце порвала. Каково нам с ними на этом свете, в этом лучшем из миров?! О Господи! Пытаюсь постигнуть всё это и не могу. Есть какая-то скрытая от нас сторона жизни и материи. Как моя мама, повиснув под сплавной боной на своей косе, в последний миг жизни представляла себе мою долю? Что за мысли, что за боль полосовали её сердце, удушаемое водой? И как мне узнать, угадать долю моих ребятишек? Одно я знаю твёрдо: им будет ещё хуже, чем нам. Они не готовы к тем огромным бедам и тяжким испытаниям, какие их ожидают. Да и кто готовит детей для этого? Детей ростят, любят, жалеют — и только. Я иногда бы Витьку так и долбанул — такой он вредный и хамовитый стал, но поматерю его, поору, и на этом дело иссякнет. Побьют ещё и без меня, поуродуют — уж больно упрям да бабкой подбалован, да и матерью-покойницей тоже.

Ну, Женя, дорогой, вот я и покалякал с тобой. Успокой меня хотя бы открыткой. Как ты? Здоров ли и мои сны не вещие?

Крепко тебя обнимаю и целую. Всем твоим домашним привет, всем мои земные поклоны.

Посмотрел письмо — не разобрать тебе его и за неделю. Попрошу Марью напечатать, уж не обессудь. Твой Виктор

9 сентября 1990 г.

Овсянка

(И.Н.Гергелю)

Дорогой Ваня!

Посылаю тебе книгу о бабушке нашего командира дивизии с моим предисловием. Жили на свете удивительные люди, умирали ради будущего, за нас умирали, веруя в лучшую долю своих детей и внуков. Показать бы им, куда мы пришли по их заветам, как жизнь обустроили, так они бы вторично умерли и никогда больше не пожелали бы проснуться.

Я, после зимних хворей, с мая месяца обретался в деревне, отвлекшись только раз на полмесяца — ездил с семьёй к устью Енисея, до Диксона, а потом снова вернулся сюда, но завтра уже покину деревню с большой неохотой, но что делать? Наступила осень. Холодает, картошку выкопали, подступают осенние-зимние сессии и съезды, а я ещё мечтаю продолжить работу над романом, если здоровье позволит, а пока на неделю заберусь в северную тайгу. У нас ещё есть безлюдные уголки, и там можно посидеть у одинокого костерка.

Девятнадцатого августа исполнилось три года со дня смерти дочери, а 22-го Марье Семёновне брякнуло 70 лет. Перевалили ещё одну нелегкую гору! М.С. вышла из своей любимой партии, в которой состояла с 1944 года. Допекла и её жизнь, доконала партийная демагогия.