Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Ну, храни тебя Бог. Не пишу оттого, что настроение худое и на сердце паскудно. Кланяюсь, обнимаю. Виктор Петрович

19 января 1993 г.

Красноярск

(Г.В.Вершинину)

Уважаемый Геннадий Васильевич!

От Вашей весточки и от газетных вырезок повеяло давним, уральским, моей творческой молодостью. Я сейчас совершенно обессилен, заканчиваю черновик второй книги романа «Прокляты и убиты» (первая книга в № 10-12 «Нового мира» за 1992 год), и со временем совсем плохо у меня. А у Марьи Семёновны того плоше, она ведёт дом, в котором двое сирот-детей, печатает мои рукописи и ещё умудряется иногда что написать — это после пучка тяжелейших болезней, в том числе двух инфарктов — во уральская порода!

Рукопись Вашу, точнее, вырезки, особенно про рыбалку, читал я с удовольствием. Сам-то из-за болезни лёгких зимнюю рыбалку закинул, но летом и осенью ещё бываю в тайге, ловлю, чего клюет, чаше хариуса и ленка.

...Весной прошлой и был в Перми, Чусовом — нужно было для романа. Собирался и в Лысьву. у нас там на улице Лесной в доме № 33а живёт наша бывшая нянька, которая нам ближе всякой родни, фамилия её Опарина (по мужу), зовут Секлетинья. На Лесной же жили крестный и крестная Марьи Семёновны, которые вместо отца-матери нам были, но не получилось у меня, не хватило времени для поездки в ваш город.

Был в местном издательстве, они как раз верстали «Робинзона Крузо» И ещё что-то из мировой классики, а местных авторов совсем не издают, если уж разве за свой счёт. Но и этого с определённостью сказать не могу, связи мои с Уралом ослаблены и случайны. Старею, скоро 70 лет, и на всё меня уже не хватает. Закончить бы роман успеть — эта книга моя главная.

Если поухаживаете за могилой Сергея Семёновича [брата Марии Семёновны, фронтовика. — Сост.

]. Вам зачтётся перед Богом. Мы — далеко. Где-то там рядышком лежат и Алексей Ефимович, и Серафима Андреевна Ходыревы, наши крёстные, наверное, всеми забытые. Секлета их обихаживает, она тоже у них жила до замужества.

Ну, кланяюсь Вам, желаю здоровья и всего хорошего Вам и Вашим близким. Уралу поклон отдельный от меня и от М. С. Виктор Астафьев

21 января 1993 г.

Красноярск

(адресат не установлен)

Дорогой Илья Григорьевич!

Благодарю Вас за письмо, за поддержку, столь мне сейчас необходимую — идут письма самые главные, от тех, кто мыкался именно в 21-м полку и других полках, ему подобных.

Не смогу ли я попросить Вас, Илья Григорьевич, прочесть рукопись второй книги романа [речь идет о романе «Прокляты и убиты». — Сост.]. Сейчас я заканчиваю черновик, но к осени надеюсь довести книгу до читабельного состояния. Есть у меня там один генерал, почти хороший! Два командира полка и офицеры есть. Мне бы хотелось уточнить их действия и всё прочее. Сам я, как помните, лишь солдат, и Кочетов-классик называл нашу солдатскую правду-матку «кочкой зрения». Вторая книга больше первой и гораздо тяжелей. Если почему-либо не сможете выполнить мою просьбу — нет претензий. Кланяюсь Вам. В. Астафьев

31 января 1993 г.

(М.С.Литвякову)

Дорогой Миша!

Письмо твоё, прельстительное и прелестное, пришло в те дни, когда я доштурмовывал на пределе сил вторую книгу романа «Прокляты и убиты» и позавчера таки доштурмовал!

Съездил к сестре на день рождения (она по выговору, красе и характеру родимый папа, Пётр Павлович, кинула мужа старого, завела нового, из Игарки выехала на магистраль и живёт теперь неподалёку от меня). Выпил я у неё две с половиной рюмки и окосел на второй глаз, так я устал от работы. Ведь Написал 520 страниц, исписав почти две чернильницы этих вот хороших американских чернил которых осталось на донышке, ровно столько, чтоб написать тебе и ещё некоторым хорошим людям письма.

Тем временем мы сподобились увидеть с М. С. тебя по телевизору, и разом оба охнули — настолько ты сделался волосат, красив и на яврея совсем непохожий. А японочку, между прочим, ты мог бы нам подобрать и показать покрасивше, а то японец красавец писаный, а японок такого колера у нас и в Хакасии дополна.

Живём мы, Миша, как и все бывшие советские люди, где-то во всё стремительнее вращающемся пространстве, где и не поймёшь, чего творится, не успеваешь голову поворачивать на картины и кадры, в нём мелькающие. От всего захватывает дух и ноет сердце и живот — как дальше будет? И не поймёшь уже, где комедия и где трагедия. Всё смешалось. Мы живём на моей жопой заработанные деньги, которых, я думал, хватит мне и останется внукам. А теперь хватило бы на этот год. Я раньше всё боялся называть сумму, которую скопил трудами своими, а тут назвал эту сумму одному новому делателю денег и жизни, он расхохотался, сказал, что это пустяк. Так вот за пустяк я изработал всю свою жизнь, надсадил контуженую голову и отдал сиденью за столом всю вольность жизни, почти не познав прелестей и радостей её. Даже и не поблудил, сколь положено мужику.