Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Я тем временем накорябал повесть, ноне она называется «Так хочется жить». И опять же Марью, кого больше-то, засадил за машинку. Дело идёт к развязке, с повестью-то. Делаю последнюю правку. В конце января из Москвы прилетит редактор, мы с нею отредактируем повесть и подготовим её в пятый, победный номер «Знамени». От «Нового мира» я решил маленько отдохнуть.

Повесть на 10 листов. Писалась «вне плана», через всякие уж силы и возможности. А тут ещё юбилейный год — нет-нет да и настигнет отголосок пьянки. И я полежал в больнице, вроде бы подправился, сил подкопил, но в Москве их и потратил, поскольку не высыпался — уже не могу с ходу войти во время, как раньше бывало, просыпаюсь часа в три-четыре и хоть ты матушку-репку пой, а ведь дела-то надо делать.

Вышла первая книга в «Вече» «Проклятых и убитых» вместе с «Пастушкой», затеивается издание 15-томного собрания сочинений. На него нужны деньги, и большие. Хлопотали. Выхлопотали под премию и шум премиальный. Издание будет почти благотворительное, из 30 тысяч тиража 20 пойдут бесплатно в библиотеки, в основном в рабочие, и только на 10 тысяч будет проведена подписка. Надо бы как-то и тебя «обхватить» с Санькой твоим. Умён он у тебя, но бродяга. Читал его колонку о книжной выставке в Германии — хлёстко мыслит и пишет и в отличие от Курицына почти не умничает — в отца пошёл, коли и так умён, так чего ж из кожи-то лезть?!

Вот, Саня, доканчиваю работу над повестью и без передыху надо приниматься за собрание сочинений, надо самому составлять и комментировать, ибо много врут издатели. И снова — срочно! А силы мои богатырские оставляют меня, третьего дня закружилась голова, мгновенное отключение — и я упал, да на кухне, об плиту разбил и без того повреждённую половину лица, колено ушиб, на башку шишек насадил. И сейчас голова кружится. На улицу пока не выхожу — боюсь упасть, да и рожа снесена, скажут, Марья Семёновна, наконец-то, добралась до этого эксплуататора, за все обиды, ей во множестве нанесённые за 50-то лет, рассчиталась! И справедливость торжествует! Бог без наказания никого не оставит.

Ну, раз меня на юмор повело — закругляюсь и ещё раз благодарю тебя за доброе слово о труде, который шибко тяжело мне даётся, как бы уж не мне и принадлежит, отчуждённо я роман-то чувствую, а вот повесть мне родная получилась, ибо о таком же она мудаке, как я сам.

Сегодня Старый Новый год. Дай Бог, чтобы у вас всё было ладно.

Целую, обнимаю преданно. Твой Виктор

5 февраля 1995 г

Красноярск

(Н.Гашеву)

Дорогой Коля!

Марья Семёновна в тяжёлом состоянии на носилках увезена в больницу, уже две недели как, и всё сошло с кругу. Сегодня получил ксероксы повести, запутался в конец, но запечатал и тебе экземпляр. Хватился — не могу найти книжку индексов и газету «Звезда», есть вырезки, а где газета? Найди попробуй.

Тем временем Поля почту принесла, глядь — письмо от тебя, вот тебе и индекс. Завтра бандероль уйдёт к тебе. Ты же знаешь, что меня в детдоме воспитывал не комиссар, а белогвардейский офицер, и коли я пообещал, то воистину кровь из носа, да сделаю.

Живу на пределе. А тут Москва и редакторша заедают, всем чего-то надо, у всех юбилеи, презентации и всякие хуяции. Мечтаю об одном — отдохнуть, но всё зависит от здоровья М. С. не сердитесь на неё. Если б вы знали, как она больна, изношена, сердце на трёх было ниточках, а теперь на двух повисло. Аритмию, сказали, уже не снять, это после двух-то инфарктов! Что мы будем без неё делать, даже воображения не хватает.

Ну, будь здоров и успокойся. Рукопись придёт, напиши. Обнимаю, твой Виктор Петрович

1 марта 1995 г.

Красноярск

(Г.Вершинину)

Дорогой редактор Г. Вершинин!

Я был удивлён и обрадован, получив ваше письмо и газеты с письмами читателей. С времён молодости я пристально смотрю провинциальные газеты, особенно и в первую очередь «родные» — районки и городские.

Вижу, как скромно ваша газета оформлена! Но какая она неузнаваемая! Была тихонькая, более чем скромная, со снимками стахановцев и стахановок за станком и на тракторе, с детьми, загорающими у пруда, а читать в ней было нечего, её лишь «смотрели».

И вот, прочитав присланные мне номера, увидел, что лысьвенскую газету делают мужики умелые и неробкого десятка — используют с толком благоприятные для журналистов времена. Иной раз я аж вздохну горько и завистливо: «Эх, мне бы в такое время, да в газету бы...»

Что же касается неоднозначного отношения к роману, я и по письмам знаю: от отставного комиссарства и военных чинов — ругань, а от солдат-окопников и офицеров идут письма одобрительные, многие со словами: «Слава богу, дожили до правды о войне!..»