Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Не скрою, более всего меня радовало, что ни дети мои, ни внуки не вышли «в кино» и «на литературу». Ах, как тут всё непросто и не очень красиво, и не очень прельстительно, как кажется со стороны. Ладно, если Бог наделил человека могучим даром и он, по-могучему мучаясь, всё же в муках этих находит счастье в самом труде и не может жить иначе и быть кем-то другим. Он Богом прикован к этой тайне, которую вынужден до последнего вздоха катить в гору, только в гору, только истратя все силы, часто уродуя судьбу свою и жизнь близких людей (ты одна из жертв этих, неужели не понимаешь?!). Я, конечно же, готов посмотреть твои писания. Смотрю же я их, со всех сторон приходящие, отчего и твои не посмотреть, но если Бог судил нам встретиться и я не увижу в тебе и бумагах твоих будущего, уверенного предначертания к творческой судьбе, употреблю все усилия, чтобы уберечь тебя от этой пагубы. Разве литературно-киношная судьба твоей мамы тебе не пример? Разве прозябание, за исключением двух-трёх вологодских и прочих писателей тебе не урок? А громкий крик моего друга и земляка, великого артиста современности Михаила Ульянова, когда его спросили, не пойдёт ли внучка по его стопам: «Да Боже сохрани и помилуй!» Сотни, тысячи запутанных судеб, растерзанных и растленных так называемым искусством, да и литературой жизней, это не пример?..

Когда меня спрашивали раньше, кем бы я хотел видеть дочь и сына, я отвечал — портнихой, поварихой, учителем, наконец, а сына — слесарем или токарем, все полагали, что я шучу. Определённость и устойчивость должны быть у человека, земля должна быть пол ногами и умение твёрдое зарабатывать свой хлеб.

Вот пишу и чувствую — бесполезные слова пишу, зараза эта пуще русской дури, выводится она не назиданиями, а ремнём и трудом...

Давно я не писал так много. Устал. Прости. И будь здорова. Раз уж так рано начала жить самостоятельно, думай, прежде чем сделать какой-либо шаг. А на что ты думаешь жить во ВГИКе? С голоду ведь пропадёшь, здоровье угробишь...

Ну, храни тебя Бог. Целую.

Твой Виктор Петрович

Июнь 1997 г.

(А.В.Астафьевой)

Дорогая Ася!

Привыкай к моим каракулям (я ведь печатать не умею), вообще-то женщины как-то разбирают мои письма, и мужчины некоторые тоже.

Зима была у меня тяжёлая — я её почти всю проболел. Начал с осени и пошло-поехало. Особенно тяжело болел на исходе зимы, какой-то грипп, поражающий иммунную систему, вальнул меня так, что в момент кризиса, в самый глухой ночной час явилась ко мне Ирина и стоит, опершись на косяк моего кабинета, где я и сплю, и смотрит печально-печально. Я спрашиваю: «Ты что, Рина, соскучилась по мне?» — «Соскучилась, папа, соскучилась...» — и исчезла в каком-то неземном, рыже-седом тумане.

Весна у нас ранняя была (и вообще я молодей, что покинул глухой угол вологодчины, давно бы уж там загнулся со своими трухлявыми лёгкими), с середины марта пошло тепло, и какое! Я рано переселился в деревню, топил печи — сухо в деревянном доме, тепло, уютно, и поехал, точнее полетел в Питер-Москву, в Питер на конференцию, в Москву — за премией. Улетал, у нас плюс 25-29, прилетел в Питер — плюс 2, не лучше было и в Москве, но как-то Бог меня там уберёг. Прилетел — тяжело болеет Марья Семёновна, и сейчас болеет, по избе ходит с трудом, опираясь на стены, а больше лежит — это при её-то деятельной натуре. А я вот в деревне ошиваюсь, ибо в городе не могу — дом блочный, в нём давно уже не топят, и то нет горячей воды, а то и холодной.