Нет мне ответа...

Сейчас я уже немного очухался, хотя у нас не было весны и нет лета, сыро, холодно. Ладно, хоть смерчей и ураганов нету. Читал я, вас тоже они достали, и подумал: «Ещё унесёт в пространствие Гринблата с Лебедевой и выбросит, в качестве удобрения, на садовые участки, что тогда делать будет перьмская литература!»

Разок я уже съездил на рыбалку. На водохранилище щука берёт – сколь забросишь, столь и поймаешь. Небольшая, до килограмма, но такая юркая, что спиннинг я об неё поломал. Рыбёшка – смесь карася с карпом – ходит на удочке, как лошадь, но, как и все героические существа, быстро выдыхается, ложится на бок и отворяет хлебало, тут его, голубчика, за зебры и в лодку.

Надоело и это занятие, пошли за харюзом на речку, притоков бывшего Енисея тьма, и все с харюзом и ленком. Зашли с устья одной малюсенькой речки, я поймал пять харюзов, два хороших, и двенадцать клещей, товарищ мой поймал четырёх харюзов и пятнадцать клещей, после чего охота ходить в тайгу у нас пропала. В прошлом году у нас тоже было плохое лето, и клещ продержался в заглушье до сентября. Нонче он, думаю, вступит в соц. соревнование с прошлогодним клещом и выдюжит до февраля, а там, глядишь, круглогодично начнёт действовать и разить советских тружеников и бродяг, изгоняя их из испохабленной природы, которая начинает огрызаться смертью. Очень много нонче смертельных случаев от энцефалита и прочих, зачастую неизвестных никому болезней печени, крови, мозга. Война, самим же человеком развязанная, так и не прекращалась, а кто был нам вроде бы и безобидным другом, переходит в наступление – и горе тому, кто вступает в ссору с природой, его породившей. Недаром же начались конфликты между детьми и родителями, ох недаром! Бесчувственные родители, не наученные никого почитать и любить, вымётывают икру, из которой вылупляются существа под названием акселераты, ни стыда у них, ни совести, ни памяти, ни любви, от всего свободны, кроме похоти и желания поиграть да напиться.

Я ещё не работаю и вот позволяю себе поболтать в письме. Получил два письма от Коли Вагнера, спасибо и привет ему, одно от чусовлянина и тоже юмориста М. Голубкова. Он сулился мне послать отрывок из повести для журнала «Охота» – напомни ему об этом, ибо написать я соберусь не скоро. Надо гору писем со стола пустить в стол, а там и клубника в лесу поспеет, смородина чёрная – надо съездить.

В сентябре двину на Амур, в гости к ихтиологам, в октябре – в Японию, в гости к хитренькому узкоглазенькому издателю, за мир бороться будем с ним совместно, и тут уже кто кого!..

Обнимаю тебя. Не хворай! Всем поклоны. В первую голову домашним. Твой Виктор

1 ноября 1984 г.

(В. Я. Курбатову)

Дорогой Валентин!

Ну, всё тебе об мне известно, окромя того, что в октябре, в начале, развалили в овсянской избе печку, глины привезли, изготовились к атаке… Утром встаю, до конька снегу и свету белого не видать. Ну, я же у каких полководцев воевал? Самых лучших, самых умных, самых честных и храбрых! В атаку, и всё, хоть тут камни с неба вались! И пошли в атаку, и неделю с печкой провозились, и пока долезли до крыши, сделалось минус 15. Тут я отступать начал и бёг аж до Ставрополя, не оглядываясь, оставив избу без шубы.

В Ставрополе и Пятигорске было ещё тепло, много цветов. Мероприятие было хорошо организовано. Из-за овсянского лихопогодья я отказался ехать на Домбай, где было холодно, и остался «внизу» и повёз бригаду аж из пяти творческих умов и куда думаешь? В Александровский район, где родился и жил известный всем лауреат Нобелевской премии[161] и где его поминают либо в шутку, либо с грустной улыбкой, качая головой, со злом никто при мне не поминал.

Время ведёт неумолимую работу, и оно «честнее нас», сказал не то Карамзин, не то Пушкин, а может, и я мимоходом придумал. А совсем оглохший Витя Лихоносов, стесняющийся своего недуга, как ему казалось, тихо, а на самом деле звонким, как и все глухие, голосом, указуя перстом вверх, вещал: «Не зря и не напрасно мы именно сюда угодили. Есть что-то там, что распоряжается нами помимо нашей воли».

Хорошее место, умный и сдержанный секретарь райкома, гостеприимный и юмористый председатель богатого колхоза, посещение конезавода, где я обнаружил, что лошади не только древнее нас, но и мудрее. Видимым подчинением и красотою своею, да глубокой печалью в прекрасных глазах они явственно говорят нам, что пора уж за ум взяться, не свирепствовать на земле, беречь всё живое, а значит, и себя. Но что нам тот конский немой глас? Мы сами с усами! И, конечно, никаким, даже самым красивым разумным существам, видимо, уж не образумить нас.

Пишу вот тебе, а перед глазами газета с портретом изрешечённой пулями Индиры Ганди, далёкой от нас и непонятной, а всё же человека, и не просто человека – женщины, матери, какого-никакого мыслителя. Убили, кретины, чтоб расчистить дорогу к трону кретинам ещё большим…