Нет мне ответа...

Квартиру ещё не соединили и новую не дали, хотя и обещали, – все пять человек сейчас сошлись в двухкомнатной квартире, на зарплату реставратора и преподавателя. Пока мы живы, будем помогать всем, чем можем. А потом? Вот и неохота иной раз, а молишься: «Господи! Продли мои дни ради…»

Я полежал в больнице, а в октябре на неделю съездил во Францию. Побывал на могиле Бунина (это и была моя горькая мечта). Поклонился Ивану Алексеевичу, попросил у него прощения за всех нас, и мне даже легче сделалось. Ещё очень хотел увидеть могилу княгини Оболенской, которой отсекли гильотиной в 1944 году её прекрасную и отважную голову современные варвары. И Господь помог мне найти её могилу среди многих и многих русских могил, может, и цвета русской культуры, отваги и совести.

Вернулся и продолжил оставленную и остановившуюся работу – делать новую редакцию – на всю жизнь растянувшуюся работу над книгой «Последний поклон». Конечно же, работоспособность уже не та, и зима длинная, серая, хлипкая. Но глаза боятся, а руки делают. Осталась последняя книга, и половина месяца на её проработку. В конце января или в начале февраля надо везти книгу в Москву, а сдавши, ложиться на месяц-полтора в лёгочную клинику. Место хлопочут, авось и получится. Лёгкими я маюсь давно и всё подлечиваюсь, а сказали мне: надо лечиться и серьёзно.

С вашего позволения, я, будучи в Москве, Вам позвоню. Может, и в театре удастся побывать. Это для меня всегда большой праздник.

Больше всего меня обрадовало, что налаживается жизнь Большого театра, а то уж до меня доходили слухи, что и его, и Малый хотят разорвать на куски, как МХАТ, современные псы, которым всё равно, что рвать: рубаху ли на российском человеке или культуру его. Культуру особенно сладко им терзать и пластать.

Посылаю Вам ноты Аркадия Нестерова. Песня «Раздумье», право, совсем недурна, а «Чай» поётся после приёма не чая, а иного напитка, и не одну же Вы арию Дон Карлоса за семейным столом поёте, может, и эту дурашливую песню когда грянете. Горьковчане (они себя называют только нижегородцами), и старые, и малые, нарушая постановления облисполкома, после спектакля ночью как грянули этот самый «Чай», так что я аж на стуле заподпрыгивал. Переписывать ноты у нас некому, авось так дойдут.

Ещё одна новость – с первого номера в журнале «Москва» вместе с Карамзиным (!) начинают печатать и мою вещь под названием «Зрячий посох». Если заглянете в неё, то найдёте всё, что я хотел бы сказать в этом письме. Но пощажу бумагу и Ваше время, да и повторяться не стоит.

Был безмерно рад Вашему письму, и на сердечность Вашу и я, и Марья Семёновна хотели бы ответить самой искренней сердечностью. Сердца наши уже подызношены, но ещё хранят долю тепла и света, его и передаём Вам.

Пожалуйста, будьте здоровы, пойте, чаще появляйтесь на люди, и пусть минуют Вас всякие беды и болезни, Ваш дом и Вашу семью. Кланяюсь, обнимаю Вас, Виктор

1 марта 1988 г.

(В.А. Кострову)

Дорогой Володя!

Давно я «веду» одну женщину из Норильска. Писать она сразу стала сложно и порой в этой сложности блуждала. Я просил её писать больше и самой выпутываться из этих самых усложнений, искусственно созданных, а те, что возникают из мировосприятия и отношений души с небом, постараться материализовать в мысли, доверяясь, разумеется, чувствам своим, женским, нам, мужикам, малодоступным, хотя мы и кажемся себе властелинами.

Но ещё в одной оперетке пелось, мол, «вы – голова, мы – шея», и куда-де захотим, туда голову-то и повернём.

У меня такое чувство, что женщины и живут, и пишут сейчас сложнее нас, мужиков, и трагичней ощущают мир и жизнь.

Словом, я считаю возможностью уже послать стихи в «Новый мир», на Ваш суд и усмотренье. Посылаю нарочно побольше, чтоб был выбор. И если соберёте подборку, буду рад и счастлив тем, что мои предчувствия оправдались, а заботы и труды не пропали даром. Попусту не стал бы Вас тревожить. Кланяюсь. Виктор Петрович

9 июня 1988 г.

Красноярск

(К. Перевалову)

Дорогой Кирилл!

Уж пожелтело твоё письмо, лежучи на столе, а я всё собираюсь ответить. Такой год трудный, длинный – спасу нет. По инерции я ещё ездил, что-то делал, в основном текучку. А потом напала апатия, даже шевелиться не хочется, а уж думать тем более.