Нет мне ответа...

Я видел Вас по телевизору и не раз, выглядели Вы в этом «окне в преисподнюю» почти достойно и порой даже умно. Впрочем, на фоне таких гигантов мысли, как Зюганов, Горячева, Умалатова и Жириновский, умно выглядеть совсем нетрудно, даже и красиво можно выглядеть.

Всё хотел пойти в библиотеку и полистать «Правду», новую, уже Вами ведомую, но работа на пределе не оставляла для этого времени. Зато для романа мне требовалось найти подшивки «Правды» за 1942—1943 годы, и я, сам в прошлом районный газетчик-приспособленец, всё же в ужас пришёл, листая этот орган. Какое средоточие лжи, обмана, притворства, наглой пропаганды коммунистического бесовства и пресмыкания перед отцом народов. Издавайся газета при Чингисхане, даже азиаты дикие, кровожадные не дошли бы до такой степени лести, низкопоклонства и вероломства.

И вот «доброжелатели» прислали мне «Правду» уже Ваших дней с разглагольствованиями защитника народа В. Г. Распутина, и я увидел воочию, что эту газету, как чёрного кобеля, не отмоешь добела – была «Правда» кривдой, кривдой и осталась.

Сообщаю вам и Кожемяко – исповеднику, что всё, что принял Распутин, всё, на что по дешёвке купился, предлагалось и мне – место в Верховном Совете, место советника, место фрейлины в свите Горбачёва и, естественно, воздаяния за это харчем, вельможными привилегиями, хоромами. Но я хотел работать, исполнять своё дело, Богом определённые обязанности и ото всех почестей и подачек отказался – вежливо. И так вежливо, что не утратил уважения к себе, а Михаил Сергеевич, насколько мне известно, не утратил уважения ко мне. А его уважение, пока единственного из всей правящей банды, мне дороже всех, ибо я считал и считаю его величайшим реформатором двадцатого века, избавившим человечество от красной чумы и давшим русскому народу возможность жить свободно и распоряжаться собой и землёю своею.

Но открылось не только мне, всему миру открылось – коммунисты потрудились в России здорово, народа русского уже нет, а есть население, готовое бежать к любому корыту, наполненному кормом и объедками с большевистского стола. Ни морали, ни стыда, ни чести, ни достоинства нет у населения нынешней России, грамота и лозунги, прославляющие народ и горячо им любимую партию, результатов не дали, любое слово, любая ложь, любой обман падает, как сорное семя, в тёмную толпу и произрастает дурью. И тут та «Правда», которую Вы несёте народу, в самую пору, в самый раз.

Я тут писал письмо одному давнему своему товарищу и кладу вам его копию в конверт, чтобы не тратить время на длинное письмо. Одного хочу от вас – ответственности. Если вы поможете коммунистам вновь укрепиться у власти (уходить-то они никуда и не уходили, лишь за спиной оказались и из-за спины действовали подло и нагло, а иначе и не умеют), на Вас грех и преступление лягут тяжкие, ибо Вы обманете неразумных, подведёте к пропасти доверчивых. А столкнуть в пропасть население наше есть много желающих, и сделают они это с чувством сладострастным и мстительным. Как же, не захотели стоять по команде «смирно», идти табуном в казённые места дорубать леса, добывать уголь, докачивать нефть.

Одно ясно, одно поддерживает дух и придаёт силы – 37-го года, в том виде, уже не повторится, каратели будут встречать ответное сопротивление.

P. S. Что касается моей подписи под письмом, она присобачена без согласования со мной, но, начитавшись «Правды», вникнув в нравственно-просветительную проповедь товарища Распутина, я уяснил для себя – подпись моя, стоящая среди достойных людей нашего времени, уместна и я поставил её, считайте, задним числом.

Обрадуйте тов. Распутина: его беседы из газет «Земля» и «Правда» с визгом перепечатывает тов. Пащенко в своей красноярской «подворотне» – безграмотной, фашистской, чёрной газете, издающейся на уровне «Боевого листка» стройбата – достойное сотрудничество!

С беспартийным приветом, В. Астафьев

Извините, что не перепечатано. Марья Семёновна очень была привязана к Распутину и горько за него переживает. Письмо её очень расстроит.

28 января 1994 г.

Красноярск

(М.Н. Кураеву)

Дорогой Миша!

Уж больно ты ловок, парень. Приехав домой с укреплёнными мозгами и нервами, я, конечно же, набросился на рукопись романа и, конечно же, на шарап её взять не мог, не тот материал, не те мои годочки, чтобы сгрёб, угрёб, и вот тебе робёночек, глядишь, и пелёнки марает. Додавливал я, как борец на ковре, противника (и мучителя) своего с хрустом костей, с обострением геморроя и не то чтобы положил на обе лопатки, но как-то по очкам, что ли, одержал победу – сделал читабельный вариант, сдал рукопись Марье на машинку, а сам поехал в город и напился. Потом хворал похмельем и теперь вот за почту берусь, и как твоё письмо сверху лежит, с него и начинаю.

А ходил ты, паря, не за три, а за четыре моря. Ты забыл самое красивое – Эгейское. Да и не мудрено. По сводкам, погоды в С. – Петербурге мокрые, а у нас уже была зима – минус 10—15, изредка за минус 20, много солнца, сухо, и это мне, старому лёгочнику, помогает дышать, спать и работать.