Сейчас, после повести[246]
, написанной вослед роману, я никуда не годен – обессилел, хвораю, но в голове давно роится повесть о собаке со сценами потешной охоты, ибо и собака, и я охотники ещё те были. Собака – спаниель, Спирькой звали – оставила по себе память куда ярче, нежели живые человеки, повстречавшиеся мне в жизни. Если что напишется, непременно пришлю Вам и пожелаю, чтоб издание Ваше устояло, рекламный листок нужен. Я бы его раздал и разослал по охотникам и друзьям-таёжникам. А вначале я собираюсь в родную деревню садить огород, ибо ни рыбалки, ни охоты возле неё уже нет, и жизнь какая-то идёт постная, неинтересная.Кланяюсь Вам и желаю доброго здоровья и поздравляю с приближающимся днём Победы. Преданно – В. Астафьев
Дорогой Миша!
Ну, ты даёшь! Сколько времени от тебя ни звуку, ни грюку. Однако ты меня и ко дню Победы ненаряженным оставишь, а? Не знаю, звонил ли тебе парень с радио, он тут вытянул из меня беседу для «Петербурга-радио», и я просил его позвонить тебе, чтобы ты хоть почтой выслал мне наградные колодки к празднику. Сегодня уже 5 апреля, так может, ещё успеешь? Ну не успеешь, так и хрен с ними. Я всё равно никуда не пойду справлять этот патриотический шабаш, то есть плясать, клацая протезами, на горькой памяти и косточках убиенных на войне.
Мы живём с переменным успехом, то я болею, то Марья Семёновна. Я тут сделал повесть о судьбе инвалида войны, идёт в четвёртом номере «Знамени», и растратил остатки сил и здоровья на неё[247]
. А сейчас жду с нетерпением, когда можно будет уехать в деревню и заняться огородом. Очень надо отдохнуть и набраться сил для третьей книги романа.Заедает текучка, в связи с приближением Дня Победы – просто отрывают рукава и не смолкает телефон. Всем нужен патриотический трёп о войне – отбиваюсь как могу. Боже, какая же всё-таки мы нация, готовая утопить всё самое святое в безудержной болтовне и безответственной говорильне. Ни ума, ни совести, даже не понимают кощунства, лишь бы покрасоваться, грудь героически выпятить, медалями побренчать. Никому и в голову не приходит молиться, совсем свихнуты башки у народа, покалечено сознание коммунистической моралью и брехнёй. Сметёт, сметёт Господь этот мусор с земли, да уже, можно сказать, и подметает, но пьянь и ворьё не замечают этого, сами к гибели стремятся.
Ну ладно, ты всё-таки позвони, коль писать недосуг, звонить-то мастер.
Поклон Ирине и маме твоей от меня и Марьи Семёновны. Обнимаю, Виктор Петрович
Дорогой мой Женя!
Как ты там, на самой на границе с сопредельным государством живёшь? Чего жуёшь? Бульвоном небось питаешься? Брюхо болит? Пьёшь только чай и узвар, как его называют донцы-молодцы?
Я, в детстве не видевший в глаза ни яблок, ни груш, ни прочего фрукта, думал, что это что-то подобное кулаге, которая из калины напаривается. Она, эта кулага, была тем знаменита, что, растворившись дотла в какую-то сладчайшую жижицу, в загнетке русской печи обратившись, шла насквозь до самых до штанов, потому как трусов-то не было, а штаны стирали от бани до бани, то и ходишь нараскоряку от засохшей в штанах кулаги, и чирку бедную всю изотрёт до костей, и оттого она, испуганная, и оставалась в детском возрасте на всю жизнь. А коль я пишу для того, чтоб поздравить тебя с нашим горьким днём, то никакой политики и философии касаться не буду, а стану тебе рассказывать только славные боевые эпизоды из жизни своей и окружающей меня самой героической армии.
Значит, впервые я попал на фронт в Тульскую область, на границе с Орловской. Наступление наше началось почти серединой лета, во фланг Курско-Белгородского выступа. Гениальный тут замысел был: отсечь, окружить сосредоточенные на дуге силы противника и «на плечах его» – как говорил Василий Иванович Чапаев – закончить войну ещё в 1943 году. Ни хера из этой затеи не получилось, как из многих затей наших мудрейших полководцев – умылись кровью и те, и другие. Немец отвёл оставшиеся силы, оставив и Курск и Белгород, да и заманил в харьковскую ловушку шесть наших армий – округлил, паразит, шестёрку за шестую армию Паулюса…