Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

«Враг» для Горького – это русский интеллигент. Уничтожать великий наш гуманист призывал именно его. Что и делали с превеликим даже удовольствием.

Е. Замятин, упрашивая Советское руководство, чтобы его «выпустили» из страны, в качестве аргумента привел такой резон: мол, если меня вроде как не за что расстрелять (наивный человек!), так используйте вторую по суровости кару: выставите меня за ру-беж [608].

Здесь любопытна не столько логика Замятина, сколько смысл приведенного им довода. А он абсолютно точен. Лишение страны, лишение гражданства долгие годы приравнивалось русским человеком чуть ли не к физической смерти. И уж во всяком случае, отождествлялось с «изменой родине» (Заметим в скобках, что закавыченные нами слова определяют понятие чисто русское, в нем обобществление сугубо личных чувств доведено до абсурда). В чем здесь дело?

Ответить на этот вопрос не просто. Вероятно, имело значение то, что русские люди никогда не ощущали себя свободными, имеющими право по рождению своему самим распоряжаться собственной жизнью. Страна много столетий подряд была по сути закрытой от остального мира. И люди естественно страшились этого мира, как страшатся неизведанного. Поэтому когда человека лишали родины насильно, да еще без права когда-либо вернуться, то это было почти равносильно лишению его жизни. Его пинком выставляли за кордон в неведомый мир и навсегда закрывали за ним двери его родного дома. Он становился «высылантом».

«Высылантов» было много в период оголтелого ленинизма, затем высылку заменили расстрелом, а когда ленинизм дошел до своей бездарной фазы, о мере этой вновь вспомнили: в 70-х годах высылали хотя и не пароходами, как в 1922 г., зато часто. Причина все та же – инакомыслие.

Остававшиеся на родине продолжали терпеть гнет советской истории, особенно непереносимый в периоды оголтелого и взбесившегося ленинизма. Все они без исключения подвергались репрессиям. Одних арестовывали и выносили приговор, других репрессировали страхом. Люди боялись всего: соседей, товарищей по работе, даже себя. Более того, при подобном гнете репрессированными оказывались и будущие поколения, ибо когда убивают творческую личность убивают мысль, а значит, сознательно обкрадывают будущее.

Люди сильные духом накапливали в своих душах недоумение, им было не понять: что за умники стоят у власти, какие такие глобальные причины заставляют их превращать целый народ в бессловесное стадо, что полезного для страны могут сделать трясущиеся от страха интеллигенты? Вопросы, само собой, оставались без ответа. Но недоумение росло. Оно ясно чувствуется в письмах и дневниках представителей русской (советской) культуры разных лет. Все они своим растущим недоумением предъявляли так и не оплаченный счет властям, счет, который может представить только «оскорблен-ная в своем достоинстве мысль» [609].

Слова В. Г. Короленко, сказанные им в лицо большевистским вождям: «Берегитесь же! Ваша победа – не победа. Русская литература… – не с вами, а против вас» [610], – оказались пророческими, но тогда на них не обратили внимания.

Между тем недоверие системы к творческой интеллигенции объясняется только одним – страхом, ибо с первых лет советской власти большевистские вожди поняли ясно и отчетливо: их режим может поддерживаться только силой принуждения.

Это как плохой клей: он «держит», пока не отпускаешь склеиваемые поверхности, но как только снимаешь искусственное давление, все разваливается.

В период с 1917 по 1922 г., т.е. за первую большевистскую пятилетку, из России, как из зачумленного дома, удрало около 50 % интеллигенции [611]. Уже первый массовый исход интеллигенции из страны привел не просто к резкому понижению культурного потенциала новой России, он вызвал растерянность и смятение в душах оставшихся, ведь бoльшая их часть не подалась в эмиграцию не по-тому, что разделяла идеи новой власти, а просто оказалась более тяжелой на подъем, оправдывая свою домоседливость иллюзиями ее скорого падения.

Оставшихся в советской России судьба ждала тяжкая. С. А. Есенин, В. В. Маяковский, М. Е. Кольцов, Н. А. Клюев, О. Э. Мандельштам – это тоже трагедия художников, это сломленные, покореженные души, это попытки самоизнасилования творчества, приводившие либо в петлю, либо в ГУЛАГ; подстраиваться «под большевиков» было бессмысленно – они в этом не нуждались.

Для большевистского режима потеря таких всемирно известных имен, как Ф. И. Шаляпин, А. П. Павлова, М. М. Фокин, И. Е. Репин, С. В. Рахманинов, В. В. Набоков и еще многих и многих, вовсе не утрата весомой доли русской культуры, им на нее было ровным счетом плевать; они это воспринимали только как покушение на авторитет и привлекательность их «нового порядка». Устраивая из России концентрационный лагерь, они, вероятно, думали, что каждый придет в этот лагерь добровольно и «по-своему» (инженер, агроном, лесовод), а со стороны он и вовсе не будет восприниматься как лагерь, а как некий отстойник для людей будущего.