Нецелованный странник

Иуда не помнил. Не понимал, как, когда и почему это случилось. Силился понять, вспомнить, найти объяснение и, отыскав причину, попытаться исправить, вернуть утраченный душевный комфорт. Вновь обрести радость от ежедневно происходящих событий и примирительное согласие с самим собой, своим сердцем, своим взыскательным, ищущим, но ставшим почему-то чужим Я. Силился вспомнить, понять – и не мог. Никак не мог связать воедино, в одну понятную, логически выверенную цепочку причинно-следственных связей отдельные звенья событий, составляющих собой последнее время его жизни, внезапно и кардинально изменившейся около трёх лет тому назад.

«Мир ти», – выстукивало тогда сердце.

Тогда. Когда же это было?

Гордо грядущий по пыльным дорогам Иудеи и Галилеи он был счастлив тем уж, что находился в тесной близости с Человеком, встречи с Которым ждал, о Ком грезил в детских мечтах, слушая и упиваясь рассказами деда. Счастлив непосредственным соучастием в создании истории своего народа, своей Иудеи, древней земли Израиля. Счастлив исполнением главной мечты, о воплощении которой въяве не решался даже подумать, но коей болел неистово с тех пор как начал осознавать себя личностью. Счастлив, наконец, избранностью среди избранных. И это главное. Поскольку пассивная исключительность по рождению, по принадлежности роду Авраама, Исаака, Иакова, Давида – ничто по сравнению с осмысленным, несомненно заслуженным выделением лично его, Иуды в число Двенадцати.

Да. Двух мнений тут быть не может. Тогда ещё сердце его переполнялось этим счастьем и миром, в нём не оставалось места для сомнений, тревог и, уж тем более, для печалей. Он был рядом с Ним. С Тем, на кого тысячу лет уповал и продолжает уповать народ Израиля. Он в непосредственной близости, позволяющей видеть Его крупным планом; слышать Слово прямо из Его уст, а не через базарный пересказ народной молвы; касаться Его – Боже мой! – и чувствовать при этом, как тёплая волна чего-то сокровенного проникает через точку касания и пронизывает всё тело, возбуждая трепет и придавая силу, неведомую ранее. Он не просто один из тысяч в многолюдном море, населяющем вселенную – он один из ДВЕНАДЦАТИ!!! ВСЕГО ДВЕНАДЦАТИ в этом многомиллионном человеческом муравейнике! И уж он постарается, приложит все силы, способности, таланты, которыми наделил его Господь, чтобы стать первым, своего рода ЕДИНСТВЕННЫМ среди них для Него, для мира, для истории. Иуда увековечит своё имя. Ведь он единственный иудей среди Апостолов – так сам Учитель нарёк Двенадцать. Имя Иуды прозвучит, прозвенит ещё в судьбе Израиля, мира, вселенной. Это он знал точно, предчувствовал и был счастлив этим предчувствием.

«Мир ти», – стучало сердце потОм.

Слушая Равви длинными, нескончаемыми и, в то же время, безумно короткими вечерами у костра, он ощущал, как сознание наполняется глубокой мудростью, почти всегда непонятной, сокровенной, высказанной в притчах. И хотя спокойный тихий голос Учителя затем терпеливо разъяснял Двенадцати всю сокровенную суть иносказаний, всё равно знание это оставалось не до конца охваченным разумом и от того чудесным. Мудрость эта раскрывала самую потаённую, сокрытую где-то в беспредельных глубинах души человеческой её изначальную природу, наполняла мыслящую силу пониманием неизвестных, доселе не опробованных опытом соответствий, новых закономерностей, надёжно притягивающих друг к другу и скрепляющих в могучую, нерушимую логику отдельные звенья цепочки причинно-следственных связей. Но не объясняла мудрость та, не позволяла аксиомно чётко и твёрдо уяснить – как и почему всё происходит. Зато оставляла необозримый, поистине беспредельный простор для Веры, обогащающей холодный и рассудительный разум горячей энергией Надежды и какой-то домашней, даже патриархальной Любовью.

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.31