Неучтённый фактор

Максимов развернулся, крякнув, оторвал Бетховена от пола, проволок в комнату и кулем бросил на диван. В ванной стряхнул с веревок влажное белье. Ножом срезал веревку. Вернулся в комнату и надежно связал Бетховена.

Осмотрел книжные полки, рабочий стол. По первому вспечатлению, Бетховен был типичным трудоголиком: безалаберным в быту и скрупулезным в работе. Книги и папки со скорошивателями, контейнеры для бумаг и канцелярские принадлежности содержались в идеальном порядке. Ноутбук покрыт бархотной тряпочкой. Зато по всей квартире – неряшливое запустение.

«Устроить обыск по полной программе, или нет?»

Чутье подсказало, что времени в обрез.

Бетховен заворочался на диване. Максимов оглянулся. Он тщательно перебирал книги на полках. Почти за час обыска он нашел немало интересного. Находки складывал на стол, будет о чем поговорить.

Максимов бесшумно подошел, присел рядом. От толстого халата Бетховена шел тяжелый дух старческого пота и больного тела. По выпавшей из-под халата противно белой ноге змеились варикозные вены.

«Ну и куда ты со своим здоровьем в наши игры? Пенсии не хватило? Или, конь старый, не навоевался на тайном фронте?»

Бетховен замычал, силялсь вытолкнуть членороздельные звуки через кляп. Тужился долго, до бисеренок пота на лбу. Максимов ни слова не произнес, знал – молчание, тягучее, выжидающее молчание действует лучше крика. Наконец, Бетховен дошел до нужной кондиции. Застыл, тараща глаза.

Максимов аккуратно вытащил кляп, указательным пальцем надавил под кадык, – вдруг балбес заорет, могло быть и такое.

– Говори. Крикнешь – отправлю на тот свет. Если понял, кивни.

Бетховен отчаянно замотал головой.

– Вижу, понял. Говори.

Максимов убрал палец.

– У меня… Я помру сейчас. – Глаза у Бетховена налились кровью, распухший шершавый язык мешал говорить. – Мне… У меня диабет… Укол! Или убей сам. Я не…

Максимов вдавил палец, заглушив крик. Из раскрытого рта вырвалось шипение, белые капли прилипли к распухшим синим губам.

– Не ори. Кроме астмы, еще и диабет? Ну ты даешь! на одних лекарствах раззоришься. Кто снабжает инсулином? Куратор?

Бетховен вытаращил глаза. Синющные губы затряслись, выдавливая пузырьки слюны.

– Где шприц? В холодильнике?

Бетховен отчаянно закивал. Максимов воткнул ему в рот кляп, вышел из комнаты. Выглянул из окна кухни во двор. Без изменений. Только дождь припустил с новой силой.

Время шло, время, подаренное ему теми, кто погиб раньше. А результата нет, хочешь – вой, хочешь – вешайся.

«Не надо! – одернул себя Максимов. – Шансов – один на миллион. Но этот шанс – ты сам. Так что, не мандражируй. Верь – и все будет по-твоему!»

Он вернулся в комнату. Показал Бетховену тонкий инсулиновый шприц. Тот дернулся всем телом.

– Не шуми. – Максимов сел рядом. – Я задам пару вопросов, после этого введу инсулин. Извини, иначе не могу. Не согласен, помирай так. Ты мне не нужен. Отдашь куратора, оставлю жить. Даю слово. Я пришел за ним. Ты просто встал между нами. Отойди, пока не поздно. Выбирай. Это не предательство, нет. Ты не создан для этой войны. Сдайся, и перестанешь быть моим врагом. Обещаю, я тебя пальцем не трону. – Говорил тихо, склонясь к самому лицу.

Бетховен дернул кадыком, мучительно сглатывая вязкую слюну, и кивнул.

Настал момент, когда он мог отчаяться до самоубийственной смелости, заорать во все выжженное сухостью горло, заставив Максимова самому нанести последний удар. Порой встречались и такие. Но редко. Решив не искушать судьбу – слышимость в "хрущобе" была невероятной, все проходило под несмолкаемый аккомпанемент семейных разборок, бушевавших на два этажа ниже, – Максимов не вытащил кляп.

– Соловей приходил к тебе?

Бетховен кивнул. Это была проверка.

– Ты сам разрабатываешь операции?

Бетховен отчаянно замотал головой.

– Просто передаешь то, что приносит куратор?

Бетховен трижды кивнул.

– Плагиатор ты, дядя, а не Бетховен, – процедил Максимов.

Телефон зазвонил неожиданно. Злая, тревожная трель забилась в полумраке комнаты. Максимов рванулся к столу, перетащил аппарат к дивану, левой рукой выдернул кляп, правая сама собой выхватила из-под рукава стилет. Тонкое лезвие легло на горло Бетховена.

– Я сниму трубку. Только пикни лишнее!

– Не… Подожди, – просипел Бетховен и зашелся кашлем. Белки глаз залило красным. – Нет… Ах-х -ха… Он… Если, он, хр-хр-ха, через два прозвона перезвонит. Еще один звонок, и бросит трубку. Он близко. Минут десять, не больше. Он всегда так…

– Откроет своим ключом? – догадался Маскимов.

– Да. У двери не встречай. Это – сигнал. Сразу выстрелит. Он такой… Укол, прошу тебя! Все, а-ха, все… Только укол, прошу тебя!

Одутловатое лицо стало багровым, губы отвисли, сейчас он еще больше стал похож на старого налима, выброшенного на берег.

Максимов воткнул кляп. Укол сделал быстро и сноровисто. Тело Бетховена разом обмякло, он облегченно закрыл глаза.

– Теперь лежи тихо. Тебя уже здесь нет.

Максимов выудил из кармана халата Бетховена флакончик спрея. Выстрелил в воздух ментоловой струей, убивая посторонний запах.

Сел на пол, спиной оперевшись на диван. Пальцы поглаживали полированное жало ножа.