Невеста Марина

Принимать роды?.. — не понимает Марина. Или она не проснулась окончательно? Зачем рожать дома? И почему врача не вызвать?.. Тайно, чтобы задушить ребенка? Тогда не кричат на всю улицу… Она обнаруживает, что ее не ужасает мысль о возможном убийстве ребенка. Да, убивают… многих убивают… Некоторые преображаются в лучшую сторону после смерти…

— …а потом пошли один за другим, как по маслу.

— Сколько? — спрашивает бабушка.

— Шестеро. Два мальчика и четыре девочки. Мальчик один хиленький, боюсь, подохнет. Черненький, без единого пятнышка… А девчонки бойкие.

— Весело вам теперь, — говорит бабушка со вздохом.

— Да уж, шутка ли, шестеро щенков.

"Чертовы трещотки, — думает Марина с досадой. — Они о собаке! Почему Люська? Вроде грех — человеческими именами собак называть…"

Гудит местное вече. Окончен рабочий день. Из парка долетает музыка, на дальнюю скамейку выползают проснувшиеся алкаши. Вот щелкает замок, и шарканье подошв двигается в сторону кухни. Бабушка клацает холодильником и звякает кастрюлями.

Марина поднимается, бросает прощальный взгляд в зеркало, ожидая другое видение, но темная свинцовая амальгама непреклонна. В раме угол комнаты, обшарпанные обои, старые фотографии за стеклом и она — красавица Марина, которую нельзя не любить. Красавица, запахнув ветхий байковый халатик, идет на кухню и наблюдает, как мерно бабушка режет хлеб огромным старым полустертым ножом.

— Лариса где? — спрашивает она, не глядя, чувствуя Маринино присутствие.

— К Светке пошла, — отвечает Марина и добавляет после паузы: — У кого собака щенилась?

Бабушка не удивляется, что Марина слышала разговор: она знает, что их комната впитывает звуки всей округи, и даже свист электричек у станции доносится в исправности, не искажаясь.

— У Натальи… — проговаривает она, и Марина чувствует по тону бабушкино неодобрение.

— Странно, — продолжает Марина. — Собака с человеческим именем. Вроде грех собаке людское имя давать? Люся…

Бабушка складывает хлебные ломти в плетенку и прилежно собирает крошки в ладонь.

— Она у них Люси, — произносит она неторопливо. — По-английски. Или по-немецки. Вроде за границей не люди, так можно, — она усмехается. — Сейчас не поймешь. Собакам человечьи имена дают, детям — собачьи… У Анастасии Михайловны, у невестки ее, на работе, девочку назвали Волна.

— Это не как собаку, — возражает Марина задумчиво. — Скорее это плавленый сыр…

— Ты не помнишь, — говорит бабушка медленно, не попадая тягучим голосом в ритм мелькающих рук. Вот она двигает черную чугунную сковороду, страдающую той же гигантоманией, что и ножик, а в ней — ржавые липкие кружочки тушеного кабачка. Вот она, задрав голову, ловко хлопает, поместив между ладонями залетевшего комара. — Напустили… Ты маленькая была. У соседей сука хромая ходила, Волна… Муж у них на подлодке служил…

— Может, нерусские? — предполагает Марина.

— Какое там! Русские… Только безголовые. Волна Сергеевна. Раньше имена давали вроде Ким — Коммунистический Интернационал Молодежи сокращенно, а теперь вовсе не знают, как придумать. Помню, мужик хотел сына назвать, на каком-то языке значит: король. А мы ему говорим: чего там, назови уж сразу: Богдыхан Иванович. Передумал… Валеркой назвал.

Она поднимает руку и щупает купальник, висящий на веревке.

— Сними — высох.

Проверяя влажность убогой тряпицы, Марина думает, что для того, кто появился перед нею из толщи гнилой озерной воды, не имеет значения ее одежда и даже ее красивое лицо и фигура. Как упоительно чувствовать себя свободной от этой шелухи.

— У кого температура рыбья? — спрашивает Марина.

— У девчонки Валиной… Киснет с зимы.

Лорка появляется в прихожей с хитрым замыслом на разрумяненном личике. Глаза ее горят, в свободной от ключей и сумки руке она держит сложенный белый платок, которым обмахивается вроде веера.

— Вот, — вредным скрипучим голоском заявляет она. — Санек прислал, как обещал.

Марина недоуменно принимает лоскут чистой ткани. Обычный полотняный платок, с печатным скудным узором. Все деревенские старушки, задумав отъехать от избы на пять километров, покрывают головы такими платками. Не похоже на Саню подношение этого воплощенного сиротства. Не покоряют девушек копеечным ситцем. Или он смеется над ней? Дурак… И все-таки это не Санин подарок. Платок старательно сложен, от него веет чем-то трогательным. Если Санина проделка — он отнял тряпицу у какой-то очень бедной, очень аккуратной пенсионерки.

— Откуда? — спрашивает Марина, недовольная заданной загадкой.

— В почтовом ящике лежал, — докладывает Лорка.

— Странно… — произносит Марина мысли вслух. — Саня бы лично занес. Или положил на подоконник.

— Конечно, — язвит Лорка. — Для него окна всегда распахнуты.

Она готовится отразить сестрину атаку и слегка разочарована Марининым равнодушием к ее ядовитым репликам.

— Что же, — говорит она. — Примешь подарок? Я Теме расскажу, что ты подарки от мужчин принимаешь. Сама замуж за него собралась…

Марина поглощена изучением неведомо откуда появившегося предмета.