Невесты Аллаха; Лица и судьбы всех женщин-шахидок, взорвавшихся в России

Упакованные чемоданы — на шкафу, за диваном, у входной двери. Похоже, хозяйка готовится к отъезду. В воздухе висит какая-то малопонятная тревога. Выжидание. Все молчит, словно знает какие-то страшные вещи, о которых гибельно говорить вслух.

И вот передо мной сидит полная пожилая женщина с распухшими синими венами на ногах. Женщина, у которой очень странные глаза. Погасшие. Набухшие слезами, которые она, видимо, проливает только ночью, чтобы никто их не видел.

Она говорит тихо, словно заранее выученную речь. Эмоций — ноль.

— В конце лета мои дочери вышли замуж. Айман пришла и сказала: мама, я замуж выхожу. Все вещи свои забрала и ушла. Коку? То же самое, замуж она вышла, с Айман разница была месяц где-то. Обе ушли из дома, одну меня оставили. Потом пришла Айман и говорит: мам, я в Турцию поеду за товаром, надеюсь, что все получится. Мне обещали помочь с поездкой. Денег можно заработать. И все, в начале осени она так приходила, потом, видно, уехала, и я ничего о ней не слышала.

— А Коку?

— У нас обычаи такие: если дочь выходит замуж, они живут своей жизнью. Мать не лезет. Они сами по себе. Живут в мужниной семье. И я с ними поругалась: года не прошло, как мой муж умер, траур у нас, а они замуж повыскакивали. Отрезала я их от себя. Но в то, что они там были, я все равно не поверю. Мало ли что говорят. Где доказательства, что они там были? Что их убили? Это все слова…

— У вас есть фотографии ваших дочерей, хочется взглянуть, какими они были. На вас похожи?

Она быстро подводит черту под нашим разговором:

— Они забрали все свои фотографии, даже детские. Все забрали свое. Ни вещички, ни фотографии не оставили.

О чем можно говорить с матерью, которая «отрезала» от себя родных дочерей?

Она провожает меня до двери. Со двора вбегает мальчишка лет десяти.

— Он сын Ко…

— Мой сын, мой последний сын, — так же резко обрывает она мою мысль.

Я уезжала, глядя на седую женщину, рядом с которой стоял худенький черноглазый мальчонка. Как странно смотрелись они, грузная пожилая женщина и этот юркий мальчишка. Неужели и вправду ее сын?

Она смотрела вслед моей отъезжающей машине, словно хотела удостовериться, что я уезжаю и больше не вернусь.

Я не смогла забыть ее. Ее странный взгляд, от которого становилось как-то неуютно. Глаза, из которых даже слезинки не упало, когда ей говорили о ее убитых дочерях. Чемоданы в комнате — значит, она спешила уехать. От чего и куда она бежит?

На следующий день я получаю удивительную информацию: Хеда Хаджиева, мать двух сестер, должна уехать в Баку, где получит завещание — обещанный гонорар за поход дочерей в Москву.

Айман после всего

Хеда Хаджиева должна получить за своих дочерей несколько десятков тысяч долларов.

Мало того, я узнаю, что сестры Хаджиевы были не совсем здоровы, что одна из них была неизлечимо больна туберкулезом. Вы понимаете? Она все равно должна была умереть. Ей не было большой разницы, КАК и ГДЕ умереть.

Но и это не все. Мои источники сообщают мне о том, что мать знала, КУДА едут ее дочери.

Мне не хочется в это верить. Как мать может разрешить своему ребенку идти на гибель? Нет, этого не может быть. Просто потому, что не должно быть.

Но… Потухшие глаза, руки, теребящие платок в руках, чемоданы, черт бы их побрал, которые стояли по всему дому!

Я еду к ней во второй раз. Стучусь. На этот раз, едва только увидев меня на пороге, она раздраженно восклицает:

— Что вам нужно от меня?

Нервничает, боже, как же она нервничает!

— Хеда, я привезла вам доказательства того, что ваши дочери там были. Посмотрите, они ли это?

Она секунду смотрит мне в глаза, смотрит зло, не понимая, что же мне нужно от нее.

— Проходите.

Я растерянно оглядываюсь по сторонам. В это невозможно поверить! В доме уже нет мебели, даже половика на полу; только старый диванчик, рядом с которым все те же упаковки лекарств.

Из дома были вывезены ВСЕ вещи, хотя прошло не больше трех дней!

Замечаю валокордин: значит, она все же не так спокойна, какой пытается казаться. Ее сердце не находит покоя. Материнское сердце, которое никогда не обманешь.

Мы садимся на диван.

— Хеда, да вы, что ли, ремонт затеяли — никаких вещей, — как бы невзначай говорю я.

— Уборку затеяла, давно пора было, — также невинно отвечает она. «Хороша уборка, все чемоданы и мебель незаметно вымели», — усмехаюсь я про себя. И резко перехожу к сути:

— Хеда, чем была больна ваша дочь? — в лоб спрашиваю я. — Чем она таким болела, что ее нельзя было вылечить?

— Откуда вы знаете? — вырывается у нее.

Хеда рассказывает, что Айман (старшая) «болела на голову». Мучилась сильными болями, делала рентгеновские снимки. Но что это было, она, конечно, не знает.

Ничего не знает. Не интересовалась. Не спрашивала. Мать — у дочери. Хорошо, Хеда…

Я достаю папку с документами. В ней — ксерокопии паспортов, изъятых у убитых. Фото: трупы ВСЕХ убитых террористов. И — отчетливые дыры от пуль, коими прошиты лица — и Коку, и Айман.

Видели бы вы ее руки! Как задрожали они, как брызнули слезы из ее глаз. Как стала она закрывать рукой рот, чтобы не были слышны ее рыдания и протяжный вой.