Невидимый мир

До сих пор помню, как сгибал он колени — напротив меня как бы усаживалось все, что отложилось в моем сознании от слухов об этом человеке: труднодоказуемые кражи, незаконные увольнения, виллы, возведенные на казенные деньги. Слухи зародились еще в ту пору, когда он, улыбаясь, выходил из черной служебной машины, и набрали силу после того, как, уже уволенный, угодивший под следствие, он по-прежнему пересекал улицы неколебимой походкой или громко хлопал дверцами собственного автомобиля. Мне случалось пересказывать и даже преувеличивать слышанное, не зная точно зачем. Я держался твердого мнения, что Петров достоин презрения, и теперь только, когда он усаживался напротив меня, осознал, что произносил свои обвинения механически, как и прочие, раздраженный тем, что он не пожелал себя почувствовать униженным. Дух дорогого одеколона и дорогого табака, подтянутость и энергичность во всем: в повороте головы, призывающем официанта, во взгляде на столик, контролирующем чистоту, в жесте руки, потушившей начинающийся кашель, — такое не могло не производить сильного впечатления. Но впечатление это продолжало сочетаться с какой-то, я бы сказал, подкожной неприязнью — действия этого человека входили в порядок, отличный от порядка моих действий, помещали его среди людей другой категории.

Первые его слова застали меня врасплох.

— Как водка? — спросил он по-свойски, без следа фальши или неловкости.

— Столичная.

— Чудесно! — сказал бывший начальник и щелкнул официанту пальцами. — Рюмочку водки, Милен, — проговорил он все так же свойски, — и… томатный сок, дорогой, вот как товарищу.

Обыкновенная на первый взгляд фраза Марина Петрова подействовала на меня ошеломляюще, усиливая неясное напряжение ситуации, в которую я попал.

Чтобы польстить мне, ссылался на мой пример человек, называвший официанта по имени и «дорогой». Я по именам не знал никого — ни официантов, ни парикмахеров, ни продавцов. Откуда мне было знать — наконец-то я это понял! — если они меня знать не хотели. Их имена были мне неизвестны, потому что они не сочли нужным под тем или иным предлогом сообщить их мне, маленькому и случайному. Меня обслуживали рядом с Марином Петровым. И вот теперь через обращение «Милен», со ссылкой на мой пример, бывший начальник возвышал меня до себя.

Официант принес заказ неприлично шустро — все же целый город говорил о махинациях его клиента. Другие посетители наблюдали нас отовсюду. Я себя почувствовал неловко — словно попавшийся соучастник.

Бывший начальник отпил глоток и вздохнул.

— Если не выпью рюмку после обеда, весь вечер точно больной, — пожаловался он. — Привычка…

Я взглянул на него в полной растерянности. Продолжая разговор в таком духе, он меня все сильнее притягивал к людям, которые не только запросто называют официантов по имени, но и смеют иметь особые послеобеденные привычки. Уклон разговора в особую сферу жизни, мне неведомую, вдруг показался столь приятным, что, пренебрегая остатками своего прежнего мнения и взглядами окружающих, я ответил угодливым тоном:

— Конечно, приятно после обеда расслабиться. Одна рюмка, и настроение идет в гору. Я в это время тоже…

Закончить я не сумел. Первый же опыт перескочить рамки своей категории оказался неуспешным — явно не хватало терминологии.

— То-то и оно, — снисходительно продолжал бывший начальник. — Я в это время обычно заскакиваю в мотель, но сегодня моя машина на профилактике.

Я беспомощно замолчал, чувствуя всю бессмысленность разговора. Да и разговора не получалось — с треском проносились мимо слов, о значении которых мне всегда было как-то неловко думать.

Мотель находился километрах в десяти от города. Машина у меня тоже была, но я туда никогда не ездил. В детстве я считал, что виллы, где жили некоторые мои одноклассники, определены для особого счастья. Мне снились тенистые аллеи, по которым они уже прогуливались с девушками. Повзрослев, я испытывал почти неосознанный интерес к мотелю, таинственному месту, куда кое-кто из местных шефов возил чужих жен (так говорили в городе). До мотеля я мог на машине добраться за пятнадцать минут, но не делал этого — воспоминание о недоступно шикарной жизни отравило бы меня навсегда. Я бы съездил туда туристом — у меня не было ни возможности, ни тем более решимости проникнуть в самую суть — и вернулся бы с поверхностными впечатлениями, как после посещения страны, чей язык непонятен. К тому же Марин Петров, который был в мотеле как у себя дома, мог проехаться туда в черной «волге» с шофером, а уж такого-то со мной никогда не случится. Ну и ладно, что же мне еще оставалось, как не хранить собственное достоинство? Зачем было угодничать? И все же — подведенный внезапно появившейся мыслью, подленькой и унизительной: «А что, если бы мы с ним познакомились раньше?» — я сказал:

— Да, хорошее местечко этот мотель, особенно если туда забраться с женой, чужой разумеется…

Бывший начальник хохотнул и благожелательно вознес рюмку, собираясь чокнуться.

— Славная штука, — ответил он. — Не всякому удается… Жаль только, что мы стареем…