Невидимый мир

Последние слова произнесены были столь бодро, их интонация так не соответствовала содержанию, что даже упоминание процесса, одинаково для всех неприятного, не смогло нас сблизить. За спиной у меня шептались — прохаживались, наверное, на мой счет.

Мне хотелось чем-нибудь от него отгородиться: вынуть, к примеру, из кармана скомканную бумажку, разгладить ее ладонью и долго читать или облить себе брюки, долго и усердно тереть пятно солью, разглядывать его. Бывший начальник явно меня считал за мелочь, тем лучше, почему бы мне не заняться тогда своими мелкими делами? Можно себя отстоять и по-другому — припомнив свои смелые дискуссии с директором, человеком принципиальным, любящим выражаться без обиняков. Это бы мне помогло сказать что-то самостоятельное, такое, что увело бы разговор из круга проблем шикарной жизни… И тут я услышал свои слова:

— Зря вы так говорите, вид у вас прямо-таки цветущий…

Он снова засмеялся — свободно и громко. Реакция окружающих его не занимала вообще.

— Не велика трудность поддерживать форму, — пояснил он. — Немного плаванье, немного теннис — когда я проведываю софийских приятелей, ну и эспандер, это уж ежедневно…

Что ж, сам нарвался. Я и знать не знал, что в нашем городе есть место, где можно поплавать, никогда мне на ум не приходило растягивать эспандер, это бы изумило всех — и семью, и соседей. В последние месяцы у меня много было домашних хлопот: ограду чинил, красил комнаты, мариновал перец. Вечером брался за книгу, хотя жена поглядывала косо — в семействе вроде нашего такое занятие считается роскошью. Я был обыкновенным техником, весь квартал это знал и требовал, чтобы я был таковым на глазах у всех. А что до тенниса в Софии, это сообщение заставило меня со злостью подумать об окружающих: «Вас бы на мое место, тогда бы я поглядел…»

И тут словно сама судьба пришла мне на выручку. Одна из только что вошедших фигур небрежно приблизилась к нашему столику.

— Ну как, Петров?

Стеснение стало таять в моей груди, но не исчезло совсем. Новенький был гораздо выше меня (бывший начальник — тоже).

Петров рассмеялся, обычным своим громким смехом.

— Ты когда приехал?

— Только что, — ответил новенький. — И сразу сюда, это у вас единственное приличное место. Шофер ждет в машине.

В тот же миг я почувствовал: Петров меня сверлит взглядом, и дрогнул от дурного предчувствия, в душе моей разрасталось то, что я скрывал от себя до сих пор, — страх перед человеком напротив. На миг мелькнула в сознании мечта подняться и крикнуть: «Гей, смельчаки, где вы тут, пожалуйте на мое место!» Я даже представил себе, как возникает из недр полутьмы стройный силуэт, высокий, хотя бы не ниже Петрова. Сам я так и остался сидеть, заглядевшись на воображаемого героя, старательно обходя сверлящие меня глаза. Поднять собственное тело казалось мне возможным только в условиях какой-то другой планеты, где даже мельчайшая деталь не посмеет напомнить о том, что меня примораживало к стулу. Судя по всему, Петров вознамерился меня попросить уступить место новенькому. Собирался сделать это и воспитанно, и в то же время небрежно, как само собой разумеющееся: «Если вы спешите, дружище, мы вам оплатим счет!» Унижение из-за копеек, к тому же не исключено, что они останутся в убеждении, будто меня осчастливили… Петров ведь меня не знал, он вообще не интересовался мной. Непозволительное с его стороны упущение, о котором он когда-нибудь пожалеет, но сейчас ему до этого дела не было, он видел меня насквозь. К счастью, через несколько столиков шумно поднялась какая-то пара. Петров пригласил приятеля:

— Давай перейдем туда.

Он поднялся, велел официанту перенести свою рюмку и ушел, даже не сказав мне «до свиданья». Я был уничтожен. Конечно, его учтивость и доброжелательство, как он их понимал, были преднамеренны — создать новую молву в опровержение старой. Он не собирался меня обижать — просто забыл о моем существовании. Но я-то тогда зачем лез из кожи вон, чтобы походить на него?

Моя брошенность была как нагота. Присутствие его все же служило мне каким-то щитом, о который разбивался шепот с соседних столиков, унизительное положение ставило меня вместе с тем под его защиту. Теперь же я походил на бесхозного пса, в которого каждый может швырнуть камень. Голоса с соседних столиков делались все дерзче. Слов я не разбирал, но был убежден, что в воздухе вьюном вьется общая мысль: о подлецах, что подлизываются к мошенникам.

Мучение прекратилось на минуту — я подозвал официанта, чтобы расплатиться. Все замолчали, следили за моими движениями. Используя передышку, я собрал все свои силы и… сказал себе кратко, как подобает настоящему мужчине: «Да, они правы, Петров негодяй, поставивший себя над принципами порядочности, для него честность — грех. Я должен был заставить его уважать себя — возразить, или грохнуть по столу кулаком, или демонстративно молчать. Да, я их предал, этих людей вокруг».

Высказав себе это, я поднялся. Все глядели на меня и молчали.