Невидимый мир

Успеваю испустить первый клик, и бушующая грудь внезапно сжимается. Непонятно, что за причина. Вслушиваясь в себя, все концентрированнее и заинтересованнее, улавливаю звон как бы миниатюрных заступов. Звук поднимается снизу, слабый-слабый, не случайно я говорю «вслушиваясь в себя» — во мне он отдается с удесятеренной силой, нагоняет напряжение и тоску. Он не связан с практической целью, копают землю не для стройки, не для пашни, внизу творится какой-то обряд. Такой звон предшествует символическим погребениям… Господи, чего там им погребать, этим жалким людишкам, кроме собственной скверны? Под моим смехом она бы расцвела веселым пороком, а так — что за радость наблюдать, как они гомозятся туда-сюда!

Выпрямляюсь гневно, тяну руку к листку. Я его в горсти разотру, живым не выпущу!.. Ускользает от меня без усилия. Ты же видел, кричу я ему, как у меня унесли портфель, видел, как мы топчемся тут по лужам, дрызгаемся в грязи, зябнем! Таким, что ли, было мне предстать перед вами? И ты, коли меня избрал, неужели не мог обождать, не мог их остановить? Вы, вы потушили порыв, который мог бы меня спасти от бесплодия!

Кричу, а сам понимаю — листок мне не верит. Удаляется кругами, вертится — насмешливо… Я утерял его благоволение, он не станет больше кружить над моей головой. И кричать, и просить — бесполезно.

Перевод Н. Смирновой.

Франция

Соня расчесывала перед зеркалом свои длинные, но тускловатые волосы. Развалившись на широком диване, брат пристально глядел на нее злобно сверкающими глазами фанатика.

Так и хочет сказать: все равно, какие у меня волосы — длинные или короткие, какую бы прическу я ни сделала, все равно мне ничего не пойдет! Пока еще сдерживается, но скоро начнет говорить и такое. Ненавидит меня, ведь во мне он, по сути, узнает себя…

Она повернулась к брату всем своим немного приземистым подвижным телом, затянутым в узкий бежевый костюм; он увидел ее лицо — лицо, которое только страшное горе могло бы лишить обычного оживленного выражения.

— Вот, в гости собралась, — сказала Соня.

— Ступай-ступай, любуйся на чужое счастье, — зло ответил он. Потом вдруг поднялся, такой же невысокий, как сестра; может, молодой, а может, и нет; и, как это свойственно необщительным людям, нервно прошелся по комнате, словно бы напряженно пытаясь поймать какую-то свою мысль.

В приоткрытую дверь просунулась голова матери.

— Картошку никто не купит?

— Ты что, не видишь — человек в гости идет! Вечно тебе приспичит обвешать меня грязными авоськами, именно когда я одета! — раскричалась Соня. — Просто невозможно дальше терпеть!

— Замолчи! Замолчи-и! — пронзительно вопил брат.

И было непонятно, на кого он сердится — на сестру или на мать.

Яростно фыркнув, Соня схватила сумочку и выбежала.

Уже на лестнице до нее донеслись непрерывные вопли брата и ответные визгливые вскрики матери, которая тоже была не из кротких.

Неврастеник! — кипела Соня. Маньяк! Тридцать пять лет мужику, а он, видите ли, мечтает стать артистом! Поглядел бы на себя со стороны! Девчонки завалящей, и той никогда у него не было, а туда же — в артисты! Только его там и ждут! Тридцать пять лет — а такое ничтожество!..

Она вышла на улицу, но даже и сюда, казалось, продолжали доноситься вопли. Соня невольно подняла глаза, отыскала взглядом свой балкон и, охваченная внезапным испугом, опустила голову. В мозгу, возбужденном ссорой, мгновенно возникла страшная картина. Вот ее брат поспешно пересекает комнаты и кухню, вбегает на балкон и, отчаянно жестикулируя, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом, бросается через низкие перила — и его тело летит вниз, на каменную мостовую.

Соня ускорила шаг. Для того чтобы попасть на троллейбусную остановку, надо было пройти по скверику. И это было настоящее счастье, что она жила так близко от этого скверика. Вот и сейчас, увидев коляски с запеленатыми младенцами и озаренных осенним солнцем молодых матерей, машинально покачивающих эти коляски и тихо беседующих о чем-то своем, увидев пожилых людей, которые без тени зависти, с глубокой усталой любовью улыбались едва начавшим ходить неловким пухленьким существам, — увидев все это, Соня почувствовала, что успокоилась, смягчилась. Скверик всегда поражал ее своей мудростью и покоем. Он походил на уголок какого-то волшебного сада, где всякая глупая мелочь, всякое людское непонимание или неприятная случайность теряют смысл. Словно бы люди, сидевшие здесь, познали основные истины жизни, настолько прекрасные и значительные, что можно было вечно обсуждать их, тихо произнося самые обыденные слова.

Уже шесть лет Соня жила рядом с этим сквериком. Но никогда не случалось ей присесть на скамейку, никогда не приостанавливалась она в аллее, просто проходила медленно, проходила, переживая, впитывая увиденное. Этого ей хватало.

Показался троллейбус, но она не побежала, как обычно.

Сяду на следующий. Торопиться некуда.