Невидимый мир

Я был странным солдатом. Глядя на меня, медицинская комиссия впадала в раздумья. Это было вполне понятно. Достаточно посмотреть на снимок, запечатлевший день моих проводов. Около меня родители и О’Мама (моя бабушка). Громадный ровный двор полон новобранцев. Вид у меня придурковатый: брюки мешком, приталенный пиджак сшит из какой-то безобразной материи, кепка сдвинута набекрень (неуклюжая попытка украсить свою обритую голову). Бледный худой мальчик отдается в руки судьбы. Он то ли интеллигентный, то ли неинтеллигентный. Интеллигентности, собственно, не видно, она отошла в сторону. Остались от нее лишь следы. Здесь она мне помочь не может. Рот мой искривила туповатая ухмылка. Родные на снимке улыбаются. Чему? Понять не могу. Непонятно также и другое: они вообще-то люди элегантные, но здесь их одежда напоминает мою. Мы похожи на оголодавшее послевоенное семейство.

Это октябрь 1959 года. Позднее, спустя год с лишним, в софийском военном госпитале один парень мне скажет: «Ты такой слабый, нежный… Не понимаю, как вообще ты мог служить».

Что же довело меня до госпиталя? Моя мать ненавидела спорт, отец — любил, но по характеру своему был человеком бездеятельным. Он ни к какому тренеру меня не отвел, а сам я тоже не пошел (я никогда не проявлял особой инициативы, мне казалось, что это будет выглядеть грубостью и непослушанием). На море я ни разу не ездил. В пятидесятые годы это было немодно. Я играл на фортепиано, не имея особых способностей к музыке. Когда мне было тринадцать лет, родился мой брат, так что мне; уже не уделялось достаточного внимания именно в период полового созревания. Гланды у меня были плохие, зубы — тоже. Я все это перечисляю не для того, чтобы вас утомить. Просто мне хочется показать, как длинен всегда список причин болезни, и противопоставить ему причину истинную и, на мой взгляд, самую важную.

Речь идет об одном человеке, о моем однокласснике, с которым я учился в восьмом и девятом классах, — С. Д. Я познакомился с ним в гимназии «Анфим I». Я жил тогда возле памятника русским врачам, совсем рядом с каналом. Эта перламутровая полоска воды оказалась вдруг пограничной полосой. Дети с нашей стороны не похожи были на детей с той стороны. Да и в школах была совершенно разная атмосфера. Мысленно возвращаясь к периоду учебы, я не могу представить его в виде связанных между собой и продолжающих друг друга этапов. Я как будто вспоминаю о разных существах, я как будто дважды был подменен в те времена. В школе «Априлов» (по эту сторону канала) до седьмого класса я был отличником, блистающим способностями счастливым ребенком. Там меня все любили. А в гимназии «Анфим I» (по ту сторону канала) глумились надо мной. Я стал там нервным, подавленным, покрылся прыщами созревания. Когда меня спрашивали, что со мной, я ничего не мог объяснить. Я потерял всякое уважение к себе и уже весьма смутно представлял, что за способности были у меня совсем еще недавно и как они проявлялись. В 8-й гимназии, где я проучился последние два года, я помню себя спокойным мальчиком со средними способностями. Плохие времена миновали. 8-я гимназия находилась в центре города, и «Анфим I» остался словно бы на другом континенте. Я никогда больше там не бывал.

Только теперь я стал себя спрашивать, почему родители не позаботились о том, чтоб я учился в 34-й гимназии на улице Аксакова, где собрался весь наш априловский класс, а отправили меня вместо этого в «Анфим I», то есть в ближайшую гимназию. Думаю, что роковую роль сыграли здесь двадцать метров мостовой, которые мне пришлось бы преодолевать. Ведь моя мать, обычно очень деятельная, вполне могла перевести меня (после небольшого хождения по мукам) в хорошее заведение.

Воспоминания о гимназии по ту сторону канала окрашены в темные, и даже мрачные, тона. В воспоминаниях этих — толпа мальчиков, главным образом восьмиклассников, с ограниченными умственными способностями и грубым поведением, какого я до этого никогда не встречал. Впечатление было такое, что причина всеобщего отупения заключалась в характере сложившихся в классе отношений. Моя мать посетила однажды классную руководительницу, математичку Ц., и между прочим сказала ей, что я «очень способный». «Все способные», — кисло ответила Ц. В семье все еще был жив миф о моих способностях. Та же Ц., когда убеждала класс поехать в летний лагерь, привела в пример меня как особо нуждающегося в солнце. Она унизила меня, распространяясь о моей физической слабости и бледной коже. Все тогда обернулись и насмешливо меня разглядывали.