Невидимый мир

Он был первым человеком, с которым я подружился в терапевтическом отделении, когда вернулся туда из хирургии. Он занимал койку рядом со мной. Мы лежали около самых дверей огромной палаты на двадцать коек. Койки группировались по две и от остальных были отгорожены тумбочками. У моего соседа была интересная внешность. Худой, лицо продолговатое, вьющиеся волосы, зеленые глаза. Я слышал кое-что о гипнотизерах и представлял их именно такими. Он был молодой солдат, первогодок, и прослужил мало. Его должны были уволить из армии по болезни: высокое кровяное давление, постоянно учащенный пульс. Лекарства не помогали. Он считал людей добрыми и поэтому уже на второй день сделал меня доверенным лицом и союзником. Он ничем не был болен. Просто он умел усилием воли поднимать давление и заставлять сердце биться быстрее. Ему нужны были две-три секунды, чтобы сосредоточиться, и потом уже не разговаривать, иначе он сбивался с ритма. Он действительно молчал, когда ему во время осмотра задавали вопросы. Эту его странность, как, впрочем, и все другие необъяснимые явления, связывали с особенностями нервной системы (точную формулировку не помню). Врачи все же старались разгадать это чудо или хотя бы поставить его под сомнение. Иногда они подсылали к нему ночью дежурную сестру. Она тихо входила, чтобы проверить его пульс, пока он спит. Это была серьезная опасность, и он очень нуждался в моей помощи. Мы с ним дежурили, то есть бодрствовали, каждую ночь. Два часа — он, два часа — я. Потом опять он, потом опять я, и так до самого утра. Отсыпались мы днем. Когда я видел, что входит сестра, я толкал его, он просыпался, и у него оставалось еще две-три секунды на то, чтобы сосредоточиться. Почему я помогал ему? Такого вопроса я вообще себе не задавал. Для меня это было совершенно естественно, так же естественно, как и желание вылечиться и вернуться в часть. Оба эти желания, казалось бы несовместимые, были вопросом чести. Презрение к предательству, к любому действию, которым сопровождается «передача слабого в руки сильного», было так глубоко и так давно укоренилось в моем сознании, что никогда, даже будучи еще совсем маленьким ребенком, я неспособен был пожаловаться старшим на своего обидчика. Этим же я объясняю и свое двухлетнее молчание в гимназии «Анфим I», когда С. Д. и другие меня третировали. Не знаю, достойны ли осуждения такие люди, как я. Я не тот человек, который способен обречь кого бы то ни было на трибунал. В жизни много обоюдоострых ситуаций, но как можно ломать себя? Выбирать надо не самое правильное решение, а такое, после которого душа не утратит покой.

Мой приятель утверждал, что умеет вызывать и носовое кровотечение, что выдерживал, когда через его тело пропускали электрический ток. Здесь, в госпитале, его «дар» нашел применение в первый и, вероятно, в последний раз. Он, безусловно, владел некоторыми функциями своего организма на уровне начальной ступени йоги. Обычно этого добиваются лишь после долгих упражнений.

Но, как ни странно, он был довольно труслив и больше всего боялся уколов. Не исключено, однако, что этот его страх был продиктован инстинктом, который противился химии, опасаясь, что она нарушит контакт между его органами и волей.

Однажды врачи решили попробовать какое-то лекарство, от которого давление сразу и резко падает. На беду, шприц, с которым вошла сестра, был огромный. Я видел, как он побледнел, но ничем не мог ему помочь. Пришел и доктор А., чтобы посмотреть, какое у него перед уколом давление. Давление измерили. И что же? Оно оказалось нормальным! Склонившийся над его койкой доктор А. издал вопль изумления. От страха перед инъекцией, да еще бессмысленной, мой приятель рискнул всем. Доктор А. выскочил из палаты. Вернулся он через пять минут с доктором П. и с другими врачами. Обнадеженные, они принялись опять измерять ему давление. Мой приятель закрыл глаза и сосредоточился. Он теперь испугался, что его могут разоблачить. И вот аппарат показал верхнюю границу где-то над цифрой 200! «Нервы, все нервы…» — растерянно пробормотал доктор А. и во второй раз выскочил из палаты. Его коллеги последовали за ним. Среди больных и сестер поднялась какая-то непонятная суматоха, и никто больше не вспоминал об инъекции.

Наступил день медицинской комиссии, официального увольнения по болезни и отъезда. Мнимый больной взял со склада свои вещи. Я напомнил ему, что мы собирались обменяться адресами.

«Увидимся после комиссии», — проговорил он и больше не вернулся. С тех пор я его никогда не видел. Но уже тогда я понял, что он поступил правильно. Спокойнее всего забыть неудобного свидетеля и жить так, как если бы его не существовало.