Невидимый мозг. Как мы связаны со Вселенной и что нас ждет после смерти

В своем очерке «Против метода»[90] Фейерабенд обрушился на традиционную концепцию закона и порядка, характерную для науки со времен Ньютона, Коперника и Галилея: «Наука представляет собой по сути анархистское предприятие: теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, опирающиеся на закон и порядок. Таким образом, он является отличным лекарством для эпистемологии и философии науки»

[91].

По мнению Фейерабенда, единственным неоспоримым принципом, который не вредит прогрессу, можно назвать «все годится»: «Например, мы можем использовать гипотезы, противоречащие хорошо утвержденным теориям или обоснованным экспериментальным результатам. Можно развивать науку, действуя контриндуктивно»[92]

.

Фейерабенд ставил свободу и креативность исследователя выше, чем рациональность, закон и порядок метода, навязанного наукой. Для него любые варианты приобретения знания имели одинаковую ценность.

Генри Прайс (1899–1984), заслуженный профессор философии в Оксфордском университете и один из наиболее значимых представителей философии науки за последние 50 лет, считал, что в поисках новых моделей и научных теорий можно покушаться даже на самые древние традиции и культуры – те области, куда современные ученые не осмеливаются вторгаться:

На пути к разумной гипотезе не следует гнушаться получением данных из мест, которые с точки зрения науки обладают плохой репутацией. Не будем забывать, что в Индии и в странах, проповедующих буддизм, мыслители, нисколько не уступающие по уму европейским, многие века трудились, углубляя и расширяя человеческое сознание. Разработанные теории смешались с разными теологическими и космологическими догмами. Тем не менее они могут оказаться полезными для создания вполне адекватной и полностью научной теории. Я верю, что даже у самого простого дикаря найдется что-то, чему он может нас научить[93]

.

Прайс говорил, что исследователю разума следует быть смелым и даже авантюрным, не бояться возможности выдвинуть новую концепцию, какой бы ошибочной она ни казалась: «Лишь над нашей робостью в выражении идей, а не над их экстравагантностью станут насмехаться потомки»[94].

Имре Лакатос (1922–1974) был учеником Поппера и его преемником на кафедре логики и методологии науки Лондонской школы экономики, где работал вплоть до своей преждевременной смерти в 52 года.

Для Лакатоса тот факт, что теоретическую модель невозможно полностью доказать или что она не подтвердилась в каких-то из своих тезисах, вовсе не означает ее провал. Модель по-прежнему объясняет многие вещи, пусть и не все. Отклонения, которые ставят ее под сомнение, требуют новой постановки вопроса, новых дополнений. Но сама теория, по мнению Лакатоса, не становится от этого ложной и не прекращает свое существование. На какие-то аспекты она проливает свет; для других, аномальных, необходима надстройка, дополнительная формулировка. Лакатос считает, что не следует избавляться от тех научных теорий, которые не объясняют абсолютно все. Их следует включить в нечто большее, в совокупность теорий, которую Лакатос назвал научно-исследовательской программой[95].