Они стояли на улице, под фонарями. Цахариас внимательно разглядывал молодого человека, который с такой легкостью, а вернее, с таким легкомыслием говорил об утрате новой шляпы: вдоль ушей у него тянулись узенькие, коротко подстриженные бакенбарды, какие носили когда-то, в эпоху бидермейера, и чувствовалось, что он принадлежит к лучшим кругам общества, например к постоянной публике этого концертного зала. Все это Цахариасу не нравилось.
— Вы физик?
Молодой человек покачал головой.
— Математик?
Вновь последовало качание головой. Решительное, словно в ответ на несправедливое требование.
— Антисемит?
— Не знаю толком, что это за штука. Никогда не пробовал...
— Такое не пробуют,— внес свою поправку Цахариас. Антисемитизм —это особый образ мыслей.
Быстро взглянув на него искоса снизу вверх, ибо Цахариас был выше его, молодой человек произнес с улыбкой:
— Вы намерены подвергнуть экзамену мой образ мыслей?
Неожиданно для собеседника Цахариас затрясся от смеха:
— Просто это всего лишь профессиональная привычка, весьма, кстати, похвальная... Я, видите ли, учитель гимназии и заслужил репутацию строгого экзаменатора.
По лицу молодого человека пробежала легкая тень испуга, соединенного с забавно решительной готовностью к отражению атаки.
— В таком случае со мною вас, к великому сожалению, постигнет неудача, ибо я, скажу вам по секрету, не люблю, когда меня экзаменуют.
— Никто не любит, никто...— Испуг собеседника перед предстоящим экзаменом раззадорил Цахариаса, и он захохотал еще громче.—Никто на свете... Несмотря на это или именно поэтому и должен вас спросить о тех причинах, которые побудили вас посе-
тить антиэйнштейновское собрание.
Эти слова, казалось, позабавили молодого человека:
— Выудить это у меня вам никак не удастся... Разве только за рюмкой вина... У меня дьявольская жажда... Вы ведь составите мне компанию, не так ли?
И, не задавая больше никаких вопросов, он взял на себя руководство их дальнейшими действиями.
Неподалеку находился погребок, узкое помещение которого было превращено в длинный ряд тесных лож, отгородившихся от внешнего мира портьерами в псевдовосточном стиле; заведение это предназначалось отчасти для посетителей, коротавших здесь время наедине с бутылкой, отчасти для влюбленных пар, хотя для любви оно приспособлено не было, так как в ложах, кроме стола, стояли только две узенькие и жесткие скамеечки. Цахариас и его спутник заняли одну из этих питейных кабин, и молодой человек широким жестом, которому он останется верен и в дальнейшем, заказал бургундское лучшей марки.
Бутылка с подвальной пыльцой была доставлена в корзине, где она покоилась, словно ребенок в колыбели, пока не была продемонстрирована по всем правилам посетителям, а затем откупорена.
И тогда поистине благородный напигок потек из нее маслянистой струею; молодой человек с неспешностью знатока, упивающегося последними мгновениями в предвкушении радостной встречи с живительным соком, вглядывался в темно-красную влагу в поднятом до уровня глаз бокале, тогда как его партнер свой бокал сразу же со словами «Ваше здоровье!» — поднес к губам.
— Ваше здоровье! — ответствовал молодой человек, наслаждаясь первым глотком.
— Да, недурственно,— сказал Цахариас, смакуя вино,—Сколько этой штуковины мы у французишек отобрали и в себя влили, когда у них устроились! Уйму!
— Вот как! Вы, значит, во Франции были?
— Так точно, был... До обер-лейтенанга дослужился и Железный крест заработал... А ранение в ногу, которого мне это стоило, я и сейчас еще чувствую при перемене погоды, да и прихрамываю немного... А вы тоже были во Франции? Или в России?
— Ни то, ни другое: я был в Африке.
— Ах, так. Леттов-Форбек .
— Нет, я голландец.
— А, нейтрал!.. Бельгийцам их так называемый нейтралитет боком вышел. Человек должен знать, куда ему идти направо или налево.
— Совершенно верно,— кивнул молодой человек,— и в наказание за это мы получили теперь вашего кайзера.
Поддержать такую нейтральную остроту по поводу нейтралитета было бы недостойно истинного немца, и Цахариас сказал:
— Налево или направо. Одни за Эйнштейна, другие против него, даже тут нет места нейтралитету... Почему вы пришли на собрание?
— А вы против него? Мне по крайней мере так показалось, когда я слушал ваши рассуждения.
Почему на четкий и ясный вопрос этот человек не мог дать столь же четкий и ясный ответ? Цахариас был уже готов воздать ему по заслугам, отчитав его как следует, но сдержался, так как жаждал похвалы и не потерял надежды на одобрение со стороны своего собеседника.
— Мои воззрения были изложены с достаточной убедительностью, и вы, я полагаю, с ними согласны.
— Нет,— ответил молодой человек,— ни в коем случае.
Сняв очки привычным жестом, тем самым, каким он делал это, когда строптивые гимназисты грубо нарушали порядок, моргая близорукими глазами, Цахариас уставился на своего визави.
— Повторите, что вы сказали.
— Я с вами не согласен, так как от учеников не следует скрывать последние достижения науки. Вот и все... Выпьем за процветание относительности! Ее не замолчишь, и да будет она прославлена... Выпьем!