Невиновные

При всей ее гибкости, она прижималась к нему с податливостью палки, и так они и лежали в жестком и целомудренном двуединстве, неподвижные и равнодушные. И чем дольше они смотрели на потолок, на светлые полосы, отбрасываемые уличными фонарями через жалюзи, тем больше растворялась комната в многомерности и казалась как бы парящей. И они тоже парили, принятые «не- пространством», и, так же как души умерших парили в нем, разобщенные, парили друг в друге, рядом друг с другом, не касаясь друг друга,— так же было и с ними. Не наступило ли уже Несуществующее, нечеткое во мгле далеких горизонтов, но бывшее уже тут, соблазняющее и угрожающее? Ее рука медленно выпросталась из-под одеяла, погладила его голову, почти лаская, коснулась его щек.

— Здесь была кровь,— бормотала она,— а теперь ее нет.

И снова они лежали, прислушиваясь к потолку, вслушиваясь в даль, прислушиваясь к земле, и все было одним и тем же, ибо все переходило во все, все было взаимозаменяемым. Потом она сказала:

— Холод уходит.

И в самом деле ей стало теплее, но она по-прежнему не шевелилась. В комнате стало спокойно, сонно, и он чуть было не заснул от усталости минувшего дня и после выпитого вина. Но она вдруг нарушила его спокойствие:

— Теперь вы можете меня взять.

Вот еще, едва не ответил он, и то, что он не произнес этих, пожалуй, единственно правильных слов, объяснялось возвышенным ужасом чувственности, которая даже в холодности, даже в бесстыдстве, даже в гротеске, даже в глупости а все это слышалось в трезвом требовании Хильдегард—побуждает человека к молчанию. Но убегать ему тоже не хотелось, он был пленен властью этой скрытой бесполой чувственности; он лежал тихо, словно парализованный. Она повторила:

— Вы можете взять меня.

— Без любви — нет, — удалось ему выдавить из себя.

— Если вы овладеете мной, — тут она поправила себя,— если вам это удастся, я обещаю вам глубочайшее наслаждение, какое может дать мужчине женщина.

И тут его что-то захлестнуло, он повернулся к ней, ища ее губы.

— Не так, это любовь.

Словно из пропасти поднялось в нем воспоминание о ее холодной красоте.

— Я жажду твоего дыхания, я хочу твои губы.

— Позже, вы что, не понимаете, что должны взять меня силой?

Он уже не слышал приказа, не хотел его слышать, хотя и собирался исполнить. Сжимая голову Хильдегард обеими руками, он тянулся к ее рту, но, как только его губы приближались к ее губам, ей удавалось отвернуться или больно укусить его. Он пытался целовать ее тело, но она уворачивалась со змеиной ловкостью, молниеносно уходила от него и в то же время требовала, задыхаясь: «Возьмите меня». И ему показалось, что только высшее желание этой женщины, только этой женщины, и принесет ему победу, что отныне и навсегда он не посмеет знать ничего иного, что он должен отдать свое «я», чтобы получить взамен ее «я», и все его силы собрались в одном хриплом крике:

— Я люблю тебя!

— Молчи,— прохрипела она,— ты должен взять меня силой.

Но даже ее «ты» было победой, и, накинувшись на нее, он надеялся победить ее. Однако в это мгновенье, в это дикое мгновение почти победы, его бросило в холодный пот, то ли потому, что напряжение, в которое она его загнала, было невыносимым, то ли потому, что борьба за существование в Несуществующем длилась слишком долго. Все было кончено. Он откинулся на спину.

— Я больше не могу.

Она спросила сочувственно, но с заметным злорадным подтекстом:

— Тебя это оскорбляет?

— Я не знаю. Все погасло.

— Несуществующее? В царстве мертвых?—спросила она с легкой улыбкой.

— Может быть.

— О чем ты думаешь? О чем думают, когда умерли?

— Я не знаю...

Она осторожно приподнялась к нему.

— Ты думаешь обо мне?

— О тебе тоже, но и о доме, и о твоей матери...

— Ты меня любишь? — И снова послышалось злорадство, победоносное злорадство, хотя и в нежном шепоте.

— Да, я тебя люблю, я люблю тебя безгранично, но я не могу больше.

Тогда из ее горла вырвался резкий хрии, поистине грубый крик ликованья:

— Аа, аа, ты больше не можешь, не можешь! Ааа. Я тебя убила! О, ты знаешь это? Я тебя убила, ни с одной самой прекрасной женщиной у тебя ничего не получится; ни одной женщине не удастся вернуть тебе силу, и всегда, всегда ты будешь думать обо мне, обо мне, которая тебя убила!

Это было победное ликование, и это было наслаждение, поистине зверское наслаждение. Он предпринял беспомощную попытку бегства, она крепко держала его, и ее зубы впились в его плечо, так что выступила кровь; каждое движение усиливало яростную боль. И, лишь заметив, что он сдался и лежал тихо, она заснула, внезапно заснула.