Невольные каменщики. Белая рабыня

Некоторое время после Наташиного ухода Деревьев кружил по комнате, борясь с порывами ярости. Потом поскрипел зубами, крутясь в своем великолепном кресле; истерически похихикал в подушку. Уловив притворно-приторный запах блондинистых духов, нервно швырнул подушку вслед любовнице и длинно выругался. Не помогло. Неплохо бы выпить, право слово, в такой ситуации. Но денег нет, как известно, даже на еду. Сбегал к телефону. Дубровского дома не было. Стоило положить трубку, раздался деликатный, почти вкрадчивый звонок. Неужели судьбе свойственно чувство справедливости — нанеся рану, сует примочку? Но это был не Дубровский.

— Это вы? — мрачно спросил неприятный голос.

— Да, это я, — усмехнулся писатель.

— Вы, — голос задыхался, — я не мог не позвонить. Вы чудовище, вы… — тут Деревьев понял, что это звонит деликатнейший, трогательнейший Модест Матвеевич, — вы монстр. Вы коснулись, — дыхание у него опять перехватило, — вы коснулись… Вы прикоснулись к такому, что не будет вам покоя. Никогда, слышите, никогда. Это говорю вам я…

Гудки.

Удивленно помедлив, Деревьев положил трубку. Выражение лица у него было опрокинутое. Растопыренными пальцами он загнал на место рухнувшие на лоб волосы. И тут черный провокатор зазвонил снова. Даже вкрадчивее, чем в первый раз.

— Извините, это не молодой драматург?..

— Н-нет, — почему-то начал врать драматург, — а в чем дело?

— Это брат Модеста Матвеевича. Я не уследил, простите. Модест Матвеевич снова должен будет лечь в клинику. У него обострение. Не без вашей, надо сказать, помощи. Но дело не в этом. Что бы он сейчас или впоследствии вам ни наговорил, не обращайте внимания.

— Он не режиссер?

На том конце провода помедлили.

— Он сумасшедший.

Деревьев лежал в темноте на тахте, когда раздался звонок во входную дверь. Росток любопытства проклюнулся сквозь толщу отвращения к жизни. Послышались гулкие незнакомые голоса. Что-то заискивающе тараторил Сан Саныч, как всегда, успевший к двери первым. Далее последовали тяжелые, чрезмерные, приближающиеся шаги. Воображение Деревьева тут же возвело их в командорское, как минимум, достоинство. Паркет трещал, как стая саранчи. Вокруг основного ходока суетилась пара услужливых башмаков. Любопытство лежащего писателя расцвело пышным цветом к тому моменту, когда огромное, с трудом сдерживаемое дыхание остановилось выжидательно за дверью комнаты. Потом дверь сама собой отворилась, и Деревьев понял, что шаги его не обманули: в дверях стоял гигант. Можно было понять, что у гостя длинные, до плеч, волосы и трость, на которую перетекла значительная часть веса, отчего фигура казалась слегка покосившейся, заглядывающей. Лежащему стало не по себе от этого невидимого взгляда.

Образовалась пауза ввиду невыясненности визуальных отношений. Трудно заговорить с человеком, лица которого не видишь. Нарушено молчание было голосом Вовки Жевакина, прозвучавшего из-под руки темного гостя.

— Мишка, ты здесь?

Деревьев откликнулся, встал, зажег свет и постарался выглядеть хозяином. Гигант спокойно и внушительно вошел в жилище разочарованного в жизни литератора и, не спрашивая разрешения, уселся на самое лучшее сиденье у стола. В его повадках и приемах чувствовался солидный человек, очень солидный. Если постараться, можно было заметить легчайший отблеск партаппаратного лоска и различить брыла нуворишного барства. Но было что-то и сверх того. Деревьев был сразу и глубоко загипнотизирован. Он так и остался стоять, глядя, как тают последние снежинки на лоснящейся, черной, расчесанной точно посередине шевелюре этого господина.

На Жевакина, который ввалился следом, таща громоздкий и тяжелый на вид чемодан, он даже не обратил внимания.

— Меня зовут Иона Александрович, — голос у гостя оказался отнюдь не громоподобным, как можно было ожидать, но властным, с особой руководящей дикцией.

— Деревьев, — представился хозяин, заставил себя сесть и тут же пожалел об этом. Тахта была много ниже стула, и он оказывался как бы в ущербном по отношению к Ионе Александровичу положении. А ему этого не хотелось.

— Мы должны перед вами извиниться. Мы решили с Владимиром…

— Петровичем, — поспешил с подсказкой Жевакин.

— …что называется, гульнуть. Владимир…

— Петрович. — Шефу было лень запоминать отчество своего помощника, и тому приходилось все время держать его наготове.

— …сказал, что тут поблизости живет его старинный друг, — Иона Александрович распахнул свою шубу, раздвинул шарф. Сверкнула белая рубашка, на углах воротника блеснули булавочные капли. Алмазные, убежденно подумал писатель. Иона Александрович поправил узел галстука и спросил: — Как вы смотрите на это дело?

Деревьев неуверенно улыбнулся и оглянулся на Жевакина.

— Сбегаем? — тут же предложил тот, шмыгая носом.

— То есть… — неуверенно начал Деревьев.

— Вот именно, — сказал гигант мягко, но властно. Он очень умело совмещал в себе дружелюбие и превосходство. Во всяком случае, побуждаемый его улыбкой Деревьев подошел к вешалке и снял с нее свое пальто. — С вашего разрешения, я подожду вас здесь. Подъем на пятый этаж едва не стоил мне инсульта.