Невозвращенцы

Остальные задумались. С одной стороны дуэль вполне нормальное дело. С другой — ну не в походе же! Законы запрещают. Да и как-то нехорошо убить того, кто на блюде преподнес им эту самую добычу.

— Я как-то с ребятами заглянул во дворец к местному атаману, — задумчиво предложил другой атаман. — Там на комнатку маленькую набрел… Ну случайно вскрик услышал… — Чуть смутился атаман. — Там, это… Остатки семени ну этого, как его… Короче кровника Максимуса прятались. Девки там, детишки малые. «Ведь Максимус их не пощадит, а жалко…» — подумал я. Ну вот я их и схоронил у себя.

— Негоже это, добычу прятать. Ты знаешь, чем это грозит? — нахмурился кошевой.

— Да что ты, что ты… Я и не собирался. Я от Максимуса. А когда дуван дуванить будем — так я как всегда все выложу.

— Понятно. Но лучше скажи, что ты хотел предложить.

— Так просто все. Коли он совсем не в себе, коли кровь ему бросилась, надо отвлечь его. Мож ему девку из этих послать? В счет будущей доли, кончено же.

— Хорошая идея, — посыпались со всех сторон шепотки…

— А есть там такая, Лейсян? Красавица самая… — быстро спросил Глеб.

— А… Есть. И мне самому глянулась, да только времени не было. Но коли для дела треба, то не жалко… Девок что ли мало?

— Вот и порешали. Глядишь, и охолохнет малеха Максимус. — Согласился кошевой. Потом подумал и добавил. — Да и остальных тоже девок надо бы отдать войску. Как грабить наскучит, так повеселиться захочется…

Оторвать опять пьяного от крови Максимуса от очередной жертвы было трудно, но Глеб и Косарь справились.

— Ну что еще за дарок вы тут припасли? — пробормотал Максим, сопровождаемый ехидными и понимающими смешками, и залез в свой шатер. И обомлел.

Дар ему оказался действительно по нраву. «Лейсян! Та самая, что выбила ему мозги! Дочь Фаяза ибн Сатар! Сейчас она отправится вслед за своим отцом!» Максим потянулся за саблей, но правая рука схватила пустоту. Левая тоже не нащупала на поясе кинжала, привычного уже, как часть тела. Похоже Глеб и Косарь, тесно прижавшиеся к нему перед входом в шатер незаметно, не хуже городских карманников, избавили его от всего оружия. Максим разозлено отвернулся было от добычи, собираясь найти что-нибудь режущее или колющее, однако что-то заставило развернуться обратно.

Она была прекрасна. Великолепна. В полуободранной одежде, которая не сколько прикрывала, сколько дразняще открывала то, что должна была скрывать, девушка была еще более привлекательна, чем в газовом танцевальном костюме. Но самое главное, что возбуждало, что она была здесь, в его, Максимуса полной власти!

На чуть прикрытых, манящих верхних полушариях было совсем мало одежды. Максимус облизнулся и потянулся было, чтобы содрать с них остатки тряпья, и только выработанные еще в Святограде рефлексы спасли его. Неизвестно где Лейсян взяла и где прятала до сих пор этот кинжал, и почему не применила его для самоубийства, но факт остается фактом. Удар был быстрым и хорошо поставленным. Максим отпрянул, девушка рванулась от него и застыла в противоположном углу шатра, вытянув вперед руку с ножом.

Она была настолько неотразима в своей яростной страстной беспомощности, что Максим не смог себя больше сдержать, и решил воспользоваться самым древнейшим правом победителя. Быстрым незаметным ударом ноги он выбил из рук девушки нож, отбил попытку выцарапать глаза, схватил ее за плечи, сильно встряхнул и отбросил на служившие ему постелью мягкие меховые шкуры. Потом, глядя на съежившуюся на кровати испуганную девушку, начал намеренно медленно стягивать с себя одежду…

В последующие дни Лейсян была ласкова, мягка и покорна. От яростного сопротивления первого раза, когда она царапалась и кусалась, защищая свое детство, не осталось и следа. Конечно, никакого чувства, кроме, может быть, ненависти к насильнику, она не испытывала. Но помимо этого она, будучи здравомыслящей и теперь уже женщиной отлично понимала, что только заступничество, пусть и невольное, Максима спасало ее от доли, постигшей сестер и остальных женщин. После многих суток, наполненных неослабевающим вниманием множества козаков, соскучившихся по женскому телу, выживших существ — назвать окровавленное молчащее или наоборот воющее нечто людьми было уже нельзя, ожидал рабский помост где-нибудь в Киеве или Новогороде. Она же отделалась, можно сказать, легким испугом, и прилагала все усилия, чтобы этой самой защиты не лишиться.

Десять дней, оставшиеся до отхода россов от Сарай-Бату, и большая часть дороги назад пролетели без активного участия почти не вылезавшего из своего шатра Максима.

Глава 41

— Видимо чем-то прогневил я Всеотца… — раздумывал тяжело вздыхая Гафият, сотник личной стражи Улагчи-оглана. Идти с таким к великому хану не хотелось совершенно. — О Всеотец! Избавь меня от сей доли. Клянусь, пожертвую тебе кровь десяти вороных и десяти белых жеребцов!